Марина Дяченко - Дикая энергия. Лана

Небо выскальзывает из моих рук — высвобождается. Оно не терпит долгой власти над собой — ничьей.

Пахнет свежестью. Легкий, острый запах. Приятно дышать. И слышно ветер.

Ворота Завода распахнуты настежь. Желтый дым унесло ветром, смыло дождем. Перед воротами лежат, нелепо раскорячившись, слуги Завода — железные автоматы. Мертвые, неподвижные. По ним, потрескивая, скачут остаточные разряды.

Только тогда я опускаю руки.

Я вымокла до нитки. Вода бежит по волосам. Лужа на деке барабана; я оборачиваюсь…

Плечом к плечу стоят мои дикие и молодые волки из трех родов. Смотрят на меня. Но сколько ни вглядываюсь в склоны холма за их спинами, там пусто. Туман разошелся. Не знаю, чего во мне больше: радости или чувства потери?

Перевожу взгляд на лица живых. И сразу понимаю: они не видели. Все, что им открылось, — мое внезапное преображение, молнии в моих руках. Вспоминаю слова Головача: ты переломила судьбу. Побеждает тот, кто сделает невозможное.

— Царь-мать, — с суеверным ужасом бормочет парень, похожий на Охотницу, — ты повелеваешь громом.

Алекс облизывает и без того мокрые губы. Мавр переглядывается с Лифтером. Лешка смотрит, как ребенок, во все глаза. Я улыбаюсь.

— Это все? — тонко спрашивает девушка-подросток, совсем молоденькая, лет шестнадцати. — Завод… сломался? Сгорел?

Хотелось бы верить… Но я знаю, что это не так.

— Вперед, — говорю я. — Все только начинается.

Это круглый зал. Мне кажется, я уже была здесь. А может, видела это место во сне.

В зал ведут два тоннеля, один напротив другого. Первый — транспортер, оттуда прибывают жертвы на распадатель. Второй — узкий ход, заваленный хламом, я чудом отыскала его среди душных лабиринтов, затянутых желтым туманом. Но отыскала.

Почти весь зал занимает серебристая круглая мембрана — она немного возвышается над бетонным полом. Тонкая и на вид очень уязвимая, кажется вытканной из паутины. Совсем не страшное место. Наверное, те, кого привозит сюда канатка, ступали на нее беспечно, разговаривая, может, смеясь…

Снизу, из-под сетки, пробивается матовый белый свет.

— Здравствуй, Лана.

Хозяин! Я не заметила его! Он стоит так неподвижно, что в полутьме похож на механическую деталь, бездушную часть Завода.

Боевой ритм, который привел меня к цели, на мгновение дает сбой. Алекс реагирует мгновенно: ствол разрядника уже направлен на Хозяина.

— Не стреляй, — говорю я.

Хозяин усмехается. Бронированные пластины его лица едва меняют очертания.

— Почему? Ты ведь не послушала меня… Добилась своего.

Нас разделяет мерцающий круг мембраны. Хозяин стоит спиной к пустому вагону в тоннеле. Так, как стояли до того тысячи его жертв. Он пришел сюда… зачем?

— Лучше пристрелить его, Лана, — говорит Алекс.

Я понимаю его правоту. Но мне нужно получить ответ на еще один, последний вопрос.

— Зачем ты пришел? — спрашиваю Хозяина. — Мне не надо твоей крови.

— Лучше пристрелить его! — торопит Алекс.

Хозяин смотрит на меня. Остальных будто не видит.

— Почему тебе не живется спокойно, Лана? Почему тебе не живется, как всем? Почему ты не осталась в городе, почему ты не осталась в горах? У тебя ведь было все: друзья… власть… любовь!

Надо торопиться, дорога каждая секунда, но я медлю. Сама не знаю почему. Мне страшно? Я колеблюсь? Оттягиваю момент?

— Почему ты не осталась со мной? — говорит он еле слышно. — Я дал бы тебе все, что ты могла бы пожелать. Все.

Мои спутники перешептываются. Уходит время… силы… слабеет решимость… скорее!

Но я не могу ему не ответить.

— Ты сам говорил: нет смысла говорить о справедливости. Чтобы кто-то выжил, кого-то нужно каждый день убивать. Ты говорил, мир так устроен. Так вот: я не хочу и не стану жить в таком мире. Я изменю его… или умру, пытаясь изменить. Это все.

Что-то говорит Алекс. Я не слышу его слов. Я вижу только глаза Хозяина. И второй раз в жизни различаю их цвет: они зеленовато-карие.

— Ты очень похожа на свою мать, — говорит он глухо, и в этот момент я наконец решаюсь.

Паутинка распадателя мерцает передо мной. Как поверхность лесного озера лунной ночью. Я сбрасываю тяжелые мокрые ботинки — будто в самом деле собираюсь купаться.

Босые подошвы касаются бетона. Подхожу ближе.

Поверхность мембраны чуть подрагивает. Мерцают искры, как на заиндевелом стекле. Становится очень жаль себя. Я останавливаюсь на самой кромке распадателя.

— Не смей! — кричит Хозяин. В его голосе куда больший страх, чем минуту назад.

Я сглатываю. Моя задача — бросить на мембрану сразу много энергии. Чтобы распадатель подавился. Хозяин говорил, чем больше энергии в человеке, тем больше проходит времени до того момента, как он распадается окончательно…

— Лана!!

Я шагаю на паутинку.

Она оказывается очень жесткой. Почти не прогибается под ногами. От того места, где я стою, по белому мерцанию бегут ярко-зеленые волны — как летняя трава из-под густого снега. Через секунду мембрана полностью зеленая. Я хочу сделать еще шаг…

И не могу. Подошвы прилипли к паутинке. Я как муха на липкой ленте, а мембрана начинает подрагивать, и ее ритм пробирает меня до костей.

Вот что такое — чужой ритм.

Я дергаюсь, пытаясь оторвать ступни и убежать. Мембрана не пускает. В панике, стараясь высвободиться, попадаю к ней в резонанс, дергаюсь, повинуясь чужому ритму, это похоже на конвульсии. Так вот что чувствуют жертвы Завода…

Но я — не жертва.

— Не жер-тва! — выкрикиваю я, выстраивая свой, пусть примитивный, ритм. — Не жер-тва!

Мой ритм на секунду вырывает меня из-под власти мембраны.

— Ди-кая! Ди-кая! Ди-ка-я э-нер-ги-я!

Ухитряюсь оторвать одну ступню — по зеленой поверхности распадателя расходятся красные волны. Полуослепшая от боли и страха, пытаюсь нащупать свой ритм, который проломил бы страшный ритм мембраны, и ничего лучшего не приходит в голову, чем старый, давно забытый танец пикселя во время энергетического шоу.

— Кра-си-че-бел! Жел-кра-жел!

Мышечная память приходит на помощь. Память движений. Ритм пикселя сменяется пляской на барабанах, ритмом Оберега и Аркана, ритмом уличного шествия. Из-под моих ног расходятся кругами красные полосы, как волны от брошенного в озеро камня.

— Жить сво-им рит-мом!

Я ничего вокруг не вижу. Я не вижу Хозяина. Не вижу своих друзей. Перед глазами — зелень мембраны и красные волны, которые становятся с каждой секундой все ярче. Удержать ритм! Удержать!

Мембрана резко прогибается. Прямо передо мной приземляется Лешка. Оборачивается ко мне. Раскидывает руки; я не сразу понимаю, что он делает. А он играет на барабанной установке — воображаемой.

Он мечется, не отрывая подошв от мембраны, он колотит по воздуху воображаемыми барабанными палочками. Не раздается ни звука, но ведь Лешка — глухонемой. Он сам — ритм.