Джудит Тарр - Жребий принцессы

— Я слышал, — сказал Сареван, — что вы хотите запретить искусства света и все повергнуть во мрак.

— Есть и такие, кто хотел бы сделать это из алчности или обиды. Я не из их числа. — И все же вы их терпите.

— До тех пор пока они мне повинуются, я не буду избавляться от них.

— Даже если из-за них ваша магия вызывает отвращение? — Что вызывает твое отвращение, принц? Отказ предать своих богов и поклоняться Аварьяну? Упорное стремление сохранить собственные ритуалы и молитвы? Сопротивление законам, которые они считают тираническими?

— Если тирания запрещает убийство детей, — ответил Сареван, — то да. Я знаю, о каких ритуалах ты говоришь. Жертвоприношение Перелома Зимы. Призывание смерти и кормление богов. Изготовление Глаз Силы.

Магистр сложил свои длинные прекрасные руки. На его пальце сверкало кольцо с топазом. Саревана передернуло. С недавнего времени он не выносил вида топазов. Маг тихо сказал:

— Мир жесток. И боги тоже. Если они хотят крови, они ее получают. И не нам осуждать их.

— Мы утверждаем, что кровь им не нужна. Это все людская скупость, жестокость и алчность силы.

— А твой Аварьян разве чист, принц? Разве он не попирал кровь, пролитую в его честь? Разве он не подверг даже свою невесту смертельной боли?

— Это людская жестокость, магистр. Людская ненависть и предательство.

— Тем хуже для тех, кто совершил эти преступления, ибо у них нет бога, который превратил бы кровопролитие в священный акт.

Сареван откинулся назад, поглаживая бороду. Это было верным признаком того, что он разгорячен спором и ему невмоготу остановиться.

— Может быть, мы и ошибаемся. Может быть, ошибаешься ты. Возможно, равновесие — это другое название мягкотелости. Аварьян провозгласил на весь мир о своем существовании. Никакой другой бог не сделал этого. И никакой другой бог не сделает. Никто, кроме него.

— И кроме его сестры, согласно твоей же вере. Она дарует темноту для его света, лед для его пламени, тишину для могучего рева его силы. Другую половинку для него самого.

— Таково асанианское учение. Мы говорим, что они существуют раздельно. Он заковал ее в цепи, иначе она погрузила бы мир в вечную тьму.

— Или помешала бы ему нарушить равновесие. Солнце дарует жизнь, но оно и разрушает ее. Избыток света служит причиной человеческой слепоты.

— Нет, если человек чистосердечен. — А ты чистосердечен, принц?

— Едва ли. — Улыбка Саревана очень напоминала гримасу. — Если бы это было так, я вряд ли находился бы здесь. Я бы странствовал, пребывая в благословенном неведении, или правил бы в Яноне. Магистр молча ждал.

Сареван позволил ему насладиться этой победой. — Да, да, я сомневаюсь в моем боге. Иногда я спрашиваю себя, не сошел ли с ума мой отец. И, в конце концов, не служат ли асанианцы истине — двуликой Уварре, стоящей над всеми богами?

— Уж не за ответом ли ты пожаловал ко мне? Сареван коротко рассмеялся.

— Я целый час провел в храме Уварры. Он очень похож на другие. Разукрашен драгоценностями, задымлен ладаном, заполнен жрецами, для которых нет другого бога, кроме золота. Божественный образ заставил бы покраснеть даже девок из публичного дома Сувиена. И все же, несмотря на все это, когда я поклонился и вознес молитву Аварьяну, меня поразила безумная мысль. Мне показалось, что мои слова донеслись до Уварры. Это была светлая Уварра и темный Ивурьяс в одном лице. И темнота была прекрасна, магистр. Она взывала ко мне. Она предлагала мне мою силу, темную силу, от которой я отказался и которая все еще во мне, и мне нужно только захотеть освободить ее.

— Нет закона, который запрещал бы богам лгать. — То же самое ответил и я, — сказал Сареван. — Но если я могу чувствовать ложь, то могу чувствовать и правду. И в храме я чувствовал правду. — Всегда приходится чем-то расплачиваться. — Конечно. И цена этого — жизнь моей матери и сердце моего отца. Я отказался. Это было слишком легко, маг. Чересчур легко. — Сареван перегнулся через стол. — Выбор делать трудно. Думаю, мне все же предстоит сделать его. Я знаю, что ты к этому каким-то образом причастен. — А откуда ты знаешь это? Сареван нахмурился. Голова болела, и он обхватил ее руками.

— Может быть, мною управляет мой бог: каков бы он ни был, но он истинный бог. Может быть, я сошел с ума. Мне кажется, что я избран для чего-то. Если только не для смерти в наказание за предательство. — Ты хочешь получить предсказание? — Я хочу добиться правды. Я отдаю себе отчет в том, что сделал, и знаю, почему я это сделал. Но это выглядит слишком гладко, маг. Слишком просто. Я думаю, мне кто-то помогал, и этот кто-то не желает выдавать себя. Магистр поднял брови. — Неужели?

— Конечно, — сказал Сареван, подавляя нетерпение. Тактика орудования мечом творила чудеса среди асанианских придворных, но перед ним был маг, к тому же в своем собственном владении. И Сареван осторожно подбирал слова. — Посуди сам. В Асаниане приготовили ловушку. Принц угодил в нее из-за собственной гордыни и лишился своей силы. Могущественный мастер магии гнался за ним через две империи, но не смог найти его, и тем не менее Глаз Силы нашел того, для кого он предназначался. Случайность? Может быть. Или воля таинственных богов? Однако двум принцам на двух сенелях и дикому коту удалось сбежать из самого сердца Керувариона, из-под наблюдения Солнцерожденного, с предательством в душе. Они бежали, а слухов об их побеге или об их предательстве не появилось и не было признаков погони. Это вовсе не случайность. Это работа магов. — Или искусный обман.

— Нет, — сказал Сареван. — Чтобы обмануть моего отца, требуется большая сила. Сила и великая храбрость. И все же кто-то сделал это. Кто-то сделал все, чтобы замести мои следы, чтобы освободить мне путь через весь Керуварион. — Мы не единственные маги в мире.

— Вы единственные маги, если не считать жрецов Солнца в Эндросе, которые подчиняются крепкому правлению. И они никогда не стали бы плести эту паутину: слишком отдает предательством по отношению к моему отцу. Маленький принц — часть этого дела. Он признался мне, что не руководит всем этим, но это не очень похоже на правду. Он не раб, он служит только самому себе, и никому другому, однако в данный момент ему выгодно изображать из себя лояльного заговорщика. Он не был бы лояльным по отношению к человеку, к которому не испытывает даже притворного уважения.

— Ты видишь большие сложности в том, что является всего лишь судьбой, случаем и заговором принцев. — Может, и так. Я сам принц и единственный сын. Я избалован. И прошу снисходительности. — Сареван ослепительно улыбнулся. — У твоих людей есть основания не любить моего отца. Он был слишком негибким по отношению к ним. Он поставил условие: либо он будет править ими, либо им придется покинуть его империю. Они выбрали изгнание. Теперь давай предположим, — продолжал Сареван, — что кто-то из них придумал способ, как одновременно отомстить ему и добиться мира. Заговор с целью предотвратить эту войну, отнять у Солнцерожденного его наследника и в конце концов, если уж на то пошло, заполучить назад свою собственную страну. Солнцерожденный благополучно умрет, а кто-то молодой, хорошо управляемый и бессильный, займет его место. — Логично, — сказал магистр. Сареван поклонился, принимая похвалу. — Моя душевная болезнь стала настоящей удачей. Я не просто оказался не у дел; я оказался в долгу перед вашим заговором. Не находишь ли ты, что настало время для правды? Невозможно платить, если не знаешь, кому ты должен.