Всеволод Глуховцев - Бог сумерек

– Лев Евгеньевич, подожди-ка... Скажи, ты слыхал что-либо о так называемой Книге тысячи времен?..

– Приходилось, разумеется, – спокойно ответил Огарков. – А что?

Сказал равнодушно, а у самого сердце так и подпрыгнуло. Книга тысячи времен! Еще бы не слышать о ней!.. Далекие недостоверные слухи о какой-то старинной, очень старинной рукописной книге, известия о которой – такие же таинственные и отрывочные – блуждали начиная с самой зари человечества. Еще якобы Соломон держал ее в руках, и его “Екклесиаст”, мол, в известной степени навеян прочитанным... И что “книжный свиток”, где “плач, и стон, и горе”, о коем сказано у пророка Иезекииля, – это тоже она. И о ней писал Платон в “Законах”, и ее будто бы видали у Симона-мага... а потом следы ее теряются. Во всяком случае, о ней много-много лет ничего не было слышно, затем вроде ее вспоминал Калиостро, но его свидетельству особо верить нельзя – старик любил припудрить мозги окружающим...

Белкин смотрел на Льва Евгеньевича прищурясь.

– Что, спрашиваешь?.. – промолвил он наконец, как бы раздумывая, говорить ли далее... и решил сказать. – А вот что. Если я скажу тебе, что видел половину этой книги, ты мне поверишь?

Огарков, не зная как реагировать на такое заявление, ухмыльнулся криво и многозначно.

– Почему половину?

– Почему – не знаю, – ответил Белкин совершенно серьезно, и обычная нагловатая ирония исчезла с его лица. – Может быть, ты мне и поможешь узнать – почему?

– Прости, Юрий Михайлович, я тебя не понимаю, – пробормотал, нахмурясь, Огарков. – О чем это ты?..

А тут и понимать оказалось нечего. На следующий день оба они были на четвертом этаже библиотеки и разглядывали половину книги диковинного вида, испещренной таинственной кабалистикой.

– Только не подавай виду, – шепнул на ухо Льву Евгеньевичу Белкин. – Здесь никто и понятия не имеет, что это. Полагают – манускрипт конца пятнадцатого – начала шестнадцатого веков.

– А у тебя откуда сведения, что это именно она? – так же шепнул Огарков.

– Обижаешь, Лев Евгеньевич. – Белкин лукаво подмигнул.

Огарков осторожно трогал пальцами, переворачивал страницы из удивительного материала: вроде бы это была кожа, но тонкая, почти как бумага, однако прочная и плотная, это прекрасно ощущалось на ощупь.

– Да... – только и протянул он. Когда вышли из библиотеки, из полумрака на яркий солнечный свет, Белкин спросил:

– Что скажешь?

Огарков на это только пожал плечами.

– Не могу. Юрий Михайлович. Ничего не могу тебе сказать...

– Жаль, – коротко отозвался Белкин. – Если уж ты не можешь помочь... – И он комически развел руками.

Больше к этой теме психологи не возвращались. И вообще у Огаркова осталось впечатление, что Юрий Михайлович задним числом кусает локти: зачем рассказал?.. Впрочем, Лев Евгеньевич виду не подавал, и все текло тихо-мирно. Белкин свое сотрудничество с “Гекатой” не афишировал, но и не скрывал особо. И продолжал процветать...

– ...теперь вы понимаете, Александр Палыч, отчего вас так стало колбасить там, в библиотеке?

– Это-то я понимаю; но как вы объясните, что от другой половинки книги ни меня, ни кого другого не плющит, не колбасит?!

– Ну, насчет кого другого ясно: не тот уровень. С библиотекарями ведь ничего не происходит, даже с теми, кто в том зале работает! Вообще, сама по себе книга эта, тысячи времен – просто книга, и только. Разве что написанная какой-то криптографией. Как технологический инструмент она начинает работать только в руках посвященного. Вы, Александр Палыч, полагаю, потенциальный посвященный. Кстати, не возражаете, если я вас испытаю на RQ?

– Если это не слишком долго и муторно…

– Что вы, что вы! Обычное тестирование, между прочим, куда менее трудное, нежели на IQ. Разве что в самом деле индивидуального подхода требует, массовый тест может дать искаженные результаты, завышенные, вероятнее всего.

– Так это и неудивительно, – сказал Игорь. – Когда в одном помещении много людей, еще и одинаково целенаправленных, – они друг друга подтягивают. Резервы включают.

– Именно, именно!! – закивал Лев Евгеньевич. – Именно так! Феномен “Гекаты”, между прочим, отчасти этим объясняется, в незначительной степени, разумеется.

– А в основном?

– А в основном присутствие направленной воли. Волевой вектор, так сказать.

– Смолянинов? – Палыч полез за сигаретой.

– Полагаю, что не только он. Должно быть, вся верхушка задействована. Но главный, вероятно, да, он.

– Там вся верхушка-то, – произнес Игорь, – он да Богачев... Остальные, даже замы – так, ерунда. Да и Богачев, как я успел понять, тоже лишь исполнитель.

– Ладно, ладно – Палыч щелкнул зажигалкой, затянулся. – Хрен с ними... Так почему, Лев Евгеньевич, от той половинки книги экстрасенса Коренькова корежит, как бобика, а от этой хоть бы хны? И почему, собственно, книга эта на две половины разорвана?

– Как на первый вопрос ответить – право, не знаю, Александр Палыч. Что же касается второго... ну, тут сно–ва приходится вступить в область легенд...

– Вступайте, – великодушно разрешил Палыч. Огарков потеребил себя за мочку уха.

– Н-ну, есть предание, что во времена первого пришествия и апостолов эта книга была у Симона-мага, а после того, как он с башни брякнулся, апостол Петр ее торжественно порвал пополам: да не будет, дескать, сего... То есть тогда это не книга, разумеется, была, а пергаментный свиток. Его-то, собственно, Петр и порвал. Ну а потом уже... потом каким-то странным образом разорванные половины этого свертка перевоплотились в половины рукописной книги, сознательно незаконченные. Так они и странствуют по свету и когда-то должны будут воссоединиться...

– ...и сие знаменует приход конца времен, – в тон ему закончил Палыч.

– Этого тоже не знаю... – Тут Лев Евгеньевич как-то запнулся, не договорил, но Палыч понял:

– Но сделать это надо, – и улыбнулся.

А Лев Евгеньевич вдруг сделался серьезным.

– Я считаю, – медленно и веско вымолвил он, – что в науке... ну, в разумных, конечно, пределах... необходимо делать то, что сделать возможно. Иначе это обязательно, всенепременно будет сделано кем-то другим. Не в приоритете дело, разумеется, – поспешил он добавить, – а в том, что человечеству, видимо, придется пройти через все то, что только может в этом мире быть. Хорошего и грустного. Возможно – значит должно, скажем так.

Кореньков покивал в такт этим словам.

– И эти две половины оказались друг с другом не случайно, – понимающе сказал он.

– Разумеется. А помимо этого, случайностей на свете просто нет.

– Да, конечно, – легко согласился Палыч. Сказав так, он поджал губы в раздумье. Затем оглядел всех.

– Ну что... – промолвил затем. – Видимо, с вами, Лев Евгеньевич, все согласны... – и вновь обвел глазами присутствующих.