Генри Олди - Старое доброе Зло

Ужасный век! Ужасные сердца!..

— Урна для пожертвований возле входа, — сказал святой, приветливо улыбаясь.

Днем раньше я видел, как, председательствуя трибуналом, он одобрил сожжение ведьмы, рыжей дурочки, сознавшейся после пыток. У ведьмы под мышкой было родимое пятно в форме дубового листа, что служило несомненным признаком связи со мной. Я девчонку видел впервые. Ведьмовской силы у рыжей было, как у вервольфа — милосердия. Подписав приговор и проследив за аутодафе, дабы жертва не сгорела слишком быстро, святой отправился в холерный барак и провел там весь остаток дня, ухаживая за больными.

— Купите мальчика для Черной Мессы? — спросила мать, с пониманием глядя на мой облик. — Хороший мальчик. Крепкий, здоровый. Надолго хватит, если с умом.

— Небось дорого запросишь?

— Сторгуемся, господин. Нам бы до весны протянуть…

Ей, вдове солдата-наемника, убитого при осаде монастыря, нечем было кормить оставшихся детей. Во мне она видела приемлемый и не слишком обременительный для семьи выход.

— Он все равно бы умер, — закончил лекарь, с усталостью глядя на судей. — Я избавил беднягу от долгих мучений. А теперь делайте что хотите.

— У вас есть пожелание больного умереть в письменной форме, заверенное нотариусом графства?

— Нет. Он уже не мог держать перо.

— Вас повесят.

— Хорошо.

Лекаря повесили. Дома судьи сказали женам, что сердцем понимают благородство поступка. Но закон есть закон. Если все лекаря начнут…

— Умница, хорошая собачка! — приговаривал лесник, гладя по загривку довольного волкодава. Неподалеку, лицом в траве, лежал задушенный браконьер. На обратном пути лесник рассуждал о пользе запрета охоты на оленей в королевских лесах. Волкодав внимательно слушал хозяина. Потом зарычал на проезжавшего мимо вельможу, и по приказу последнего лесник застрелил собаку из лука. Вельможа одарил послушного лесника кошелем денег. Вернувшись в деревню, часть монет лесник отдал дочери погибшего браконьера, своей двоюродной племяннице; еще пять грошей серебром потратил на покупку щенка. Маленького, лопоухого.

— Бу-у-у, — радостно приговаривал двухлетний малыш, обрывая мухе лапки.

Присев рядом на корточки, я отрастил мухе еще два десятка лапок. Чтобы доставить ребенку удовольствие.

Дитя заплакало и убежало.

Что-то ужасное творилось со Злом. Но и Добро было не в лучшем состоянии.

…Грязь. Пошлая, бестолковая и, что самое главное, бесполезная. Сама мысль о происходящем была противной, словно тайный извращенец пропитал ее мерзостью сандала вперемешку с изысканной желчью долотерия, издыхающего от бледной немочи. Где былое величие мира? Где мои верные слуги, всякий раз тысячелетиями ждавшие явления Владыки, копя силы и ярость: восстать против узурпаторов! опрокинуть! стереть в порошок!.. Где глуповатые, но до конца верные принципам Адепты Света? Война с ними, по крайней мере, увлекала. Да, я пытал пленников и добивал раненых, но пытал и добивал с искренним уважением! Каждая игла под ноготь, каждый стилет в печень был напоен этим уважением, сладким и возвышенным, как яд гадюки! А эти ? Никчемные союзники, жалкие противники. Их желания мелочны, их стремления суетны и непостоянны, им нет дела до благодати Нижней Тьмы, им безразличен Вышний Свет. Муравьи копошатся в своей куче, безразличны к идеям, а значит, и к идеалам, которые тысячелетиями двигали миллионные армии, раз за разом перекраивая лик мира…

Светлый Владыка, хрен старый, ты что, не сумел воспользоваться плодами победы? Упустил, проморгал, недоглядел?! — и пока я спал, мир покатился в тартарары, слился в противоестественном инцесте…

Не верю!

Я потянулся к горизонту и дальше, за край, раскидывая тончайшую паутину на пределе теперешних возможностей.

Ну же!

…Шершни коварства жалили робко и несмертельно, оставляя после укуса лишь раздражающий зуд; мотыльки благих помыслов безропотно и со стыдливым удовольствием отдавались жирным гусеницам похоти — но и те, завершив соитие, спешили закуклиться, дабы выпорхнуть из коконов бабочками тайного раскаяния; зеленые мухи вожделения были одинаково падки на благоухающий навоз и мерзкий мед; беззаботные кузнечики талантов и мрачные скорпионы пороков грызлись друг с другом из-за доли в прибыли, по ходу дела спариваясь и рождая потомство; но больше всего кишело деловитых жуков благоразумия и скарабеев осторожности, — они запасливо тащили в норы все, что плохо лежит, но, готовые сожрать соседа за лишнее зернышко, мгновением позже с легким сердцем делились частью добычи с беспомощной букашкой, зашивая порванное крыльце… Это не мир! Это отхожая яма! И вдруг на самом краю паутины, разрывая нити, далеко-далеко за небокраем, жгучим холодом ослепительно вспыхнула белоснежная игла!

Все-таки я нашел Белых!..

«Или они — меня», — мгновением позже пришел испуг, похожий на гнев.

Но я уже распахнул крылья.

Раньше мне никогда не удавалось добраться до Цитадели Света. Сияющие шпили пронзают облака, галереи сплетаются в невесомое кружево, белизна стен режет взгляд. Любимый враг куда приятнее жалкого союзника. А входной портал, между прочим, открыт. Мерцает гнусным серебристо-розовым туманом. Входи кто хочешь, будь как дома, разноси Цитадель по камешку…

— Есть кто-нибудь?!

Тишина.

Холл пуст.

— Эй! Люди добрые!

Добрые люди не отзываются. Вымерли?!

Белого Владыку я обнаружил лишь спустя три часа. Чертыхаясь и проклиная архитектора Цитадели, сбив ноги в кровь, страдая одышкой и против обыкновения не испытывая от этого никакого удовольствия, я случайно заглянул в комнату для прислуги…

— Святая Тьма!

Он играл в «Смерть Владыки» сам с собой.

— О Светлый Властелин, приветствую тебя в твоей обители…

— Вино в шкафу, в кувшине. Если осталось. Выпей и заткнись.

Он помолчал и добавил:

— Без тебя тошно.

— А со мной?

— Еще не знаю. Мы ведь с тобой никогда не разговаривали с глазу на глаз.

— А под Алармором?

— Ну, если ты считаешь ультиматум разговором…

— Ты видел? — не выдержал я, тыча рукой в окно. — Ты видел все это непотребство?!

— Хуже. Я его сделал.

— Не понял?

— И не поймешь. У тебя когда-нибудь возникало желание улучшить сотворенное?

— Нет. Только ухудшить.

— Ты когда-нибудь верил в истинную светлую природу всего сущего?

— Я похож на сумасшедшего?

— Вот поэтому я и говорю: не поймешь.

— А ты попытайся.

— Ладно. Что ты делал после очередной победы?

На миг забыв об ужасной метаморфозе, постигшей бытие, я счастливо расхохотался. Победа! О победа и ее плоды! Загнав Белого в четырехтысячелетний сон, я всей душой, существование которой у меня под вопросом, отдавался обустройству мира. Рушил уцелевшее, искажал соразмерное, добивал сдающихся, пытал парламентеров, плодил извращенцев, топтал посевы (мелочь, а приятно!), переселял дриад в пустыни, а эльфов ставил надсмотрщиками в рудниках; тьма расползалась над континентами, плотоядно облизываясь, ужас вставал из глубины вод, и кошмар спускался с небес…