Лилия Баимбетова - Перемирие

— Пойдем, ладно?

— Ладно, — сказала я обречено, — пойдем.

И мы пошли. Следуя за Ольсой по полутемным коридорам, я пребывала в совершенном смятении. Ольса шла так же, как ходила обычно, широким решительным шагом, цокая своими каблучками по каменному полу (мы были в той половине крепости, которая высечена была в скале). Я еле поспевала за ней, и мысли мои разбредались: я думала то о Воронах, то о том, что сказала Ольса о нелюдях, то о том, кто из Воронов разглядывал Ольсу. Впрочем, я уверена была, что все они на нее смотрели, просто она только один взгляд и заметила. И еще я думала о дарсае. Где-то позади всех моих мыслей он присутствовал постоянно; я только о нем и думала, честно говоря, я…. Да, это он и сделал с моим сознанием, этого он и добивался, мелкий гад, но мне приятно было думать о нем и о том, что я увижу его завтра. И если бы нам пришлось драться, я за счастье бы сочла встретиться с ним в бою. Я об этом и думала, затаенно улыбаясь: это лучшая мечта любого Охотника — встретиться в бою с дарсаем такого возраста.

— Долго они здесь пробудут? — спросила вдруг Ольса, не оборачиваясь.

— До весны, — сказала я легко, — Или до конца Перемирия, если оно закончиться раньше.

— До весны?! — воскликнула она, на миг останавливаясь.

— Когда установиться снежный покров, они не смогут уехать, — сказала я, — Они южане, Ольса, для них и сейчас здесь слишком холодно.

Ольса как-то судорожно вздохнула, но я не видела ее лица. Справившись с собой, она пошла дальше.

Ее комнаты располагались на том же этаже. Ольса отворила тяжелую дубовую дверь, и мы вошли в огромную бело-золотую гостиную. Всюду горели свечи. Комната была так велика, что в ней можно было бы танцевать. Стояли диваны и кресла, обитые белым бархатом. На полу были постланы два больших белых ковра, и оставалось еще много непокрытого паркета, и он блестел в свете свечей. Вдоль стен стояли стеллажи с учетными книгами. На письменном столе лежали бумаги и свернутые рулонами карты. Сбоку на столе стояли две фарфоровые вазы с сиренью и позолоченный подсвечник с уже наполовину сгоревшими свечами. Тяжелые золотые портьеры были задернуты, отделяя эту комнату от ночной непогоды, царившей за окном, — здесь был только ярко освещенный, бело-золотой, самодовольный какой-то уют.

Все еще взволнованная, Ольса прошлась по комнате, нервно сжимая руки, переставила одну возу с письменного стола на маленький книжный шкафчик, потом, видимо, опомнилась, остановилась и посмотрела на меня блестящими глазами.

— Ты посиди, — сказала она, указывая на большое низкое белейшее кресло (страшно было даже подумать о том, чтобы сесть на эту белизну), — Сейчас я тебе что-нибудь найду.

Она зашла в соседнюю, темную комнату, и, оставив дверь приоткрытой, опустилась на колени рядом с большим сундуком. Откинув крышку, она перегнулась и стала копаться в сундуке, что-то бормоча вполголоса. "Не то, — приговаривала она, — не то, да где же?" Я оглядывалась вокруг: видимо, в этой комнате Ольса устроила себе рабочий кабинет, такая здесь была странная, смешная обстановка, гостиная, не гостиная, не поймешь. Оглядываясь, я развязала кожаный шнурок, которым была перевязана моя намокшая коса, и стала расплетать волосы.

Со словами "не упрямься, это же настоящая северодвинская шерсть, ты сразу же согреешься" Ольса вошла в комнату, протягивая мне белое шерстяное платье с отделкой из белого меха. Я расплела косу и покорно стала переодеваться. Ольса сбегала еще раз в соседнюю комнату и принесла мне маленькие пушистые белые то ли тапочки, то ли туфли.

Сначала я злилась на себя за то, что согласилась пойти к ней и устроить весь этот цирк с переодеванием, но сейчас, раздеваясь и взглядывая на платье, лежавшее на спинке кресла, я вдруг испытала совершенно детское, веселое чувство. Мне было интересно, как я буду выглядеть в нем: ни разу в жизни я еще не надевала платья! Я просунула мокрую голову в вырез, выправила из-под ворота волосы, одернула на себе платье и огляделась в поисках зеркала — оно висело напротив меня, между двумя стеллажами, большое, в мой рост, в массивной позолоченной раме.

Ольса сидела в том самом кресле, в которое предлагала сесть мне. Я подошла к зеркалу. Бледненькое привидение с распущенными по плечам, потемневшими от влаги волосами, выглянуло оттуда и с любопытством уставилось на меня. Я остановилась, охваченная странным чувством. Это была не я. Это не могла быть я. Невысокая тоненькая девочка в слишком свободном и длинном для нее белом платье стояла там и смотрела на меня большими прозрачными глазами. Закудрявившиеся от влаги, золотистые колечки обрамляли тонкое невыразительное бледное лицо, какое-то и правда призрачное, словно с того света заглянувшее в это зеркало. Мне, в общем-то, не часто приходилось видеть себя в зеркале, и сейчас я была страшно удивлена своим видом: неужели это я? Эта бледненькая странная девушка, на вид совершенно изнеженная, словно в шелках и мехах выросшая — это я?

Я погладила отложной меховой воротник, манжеты из того же меха согревали озябшие руки: ах, какая прелесть был этот мех, шелковистый, длинный, абсолютно белый, без единого признака желтизны.

— Это зандский соболь, — сказала Ольса сзади.

— Красивое платье.

— Да, мне его шили к шестнадцатилетию, — сказала она довольно, — Так я ни разу и не надела его с тех пор, слишком уж быстро выросла из него. Так обидно было, оно мне ужасно нравилось.

"Приятно, наверное, носить такие вещи", — думала я между тем, поглаживая шелковистый мех. И ведь я могла бы носить такие наряды и жить точно такой же жизнью, это неминуемо должно было случиться со мной и случилось бы, если бы не случай. Или Судьба? Та самая Судьба с большой буквы?

Серая властительница, Лоретта Дарринг, поехала с визитом к лорду Марлону, властителю Южного Удела. Почему она взяла с собой внучку? Может быть, она просто не хотела расставаться с девочкой, особенно после нелепой гибели дочери и зятя? Да только Южный Удел — это уже Граница, и замок лорда Марлона расположен совсем близко от казарм Охотников. А во дворе казармы, на перевернутой бочке сидел пленный Ворон, ирис, младший офицер, худой, грязный, уже совершенно безучастный ко всему. Правая рука у него была отрублена по локоть, и культя была замотана грязной окровавленной тряпкой. Ворон сидел, сгорбившись, опустив растрепанную голову, и устало смотрел на свои пыльные сапоги. Маленькая внучка Лоретты Дарринг оглянулась на пленника, и что-то в ее лице, в ее глазах — не любопытство, не испуг, а словно бы узнавание — заставило одного из Охотников обратить на нее внимание. Это был хэрринг западного участка.

Он рассказывал мне эту историю, наверное, тысячу раз: гордился мной как своим личным достижением. Тогда редкие стычки на Границе начинали перерастать в настоящую войну, каждый Охотник был на счету, и пятилетний ребенок, который через десять-двенадцать лет стал бы рядовым, обладал для Охотников особой ценностью. За таким ребенком Охотники могли поехать даже на Север, к тому же по дате рождения девочки было ясно, что из нее выйдет не просто Охотник, но espero. По законам Охотники могли получить любого ребенка, и хотя нелегко было забрать внучку Серой властительницы, последнюю из знаменитого рода Даррингов, она все-таки досталась Охотникам. И превратилась в меня.