Влада Воронова - Ратоборцы

Впервые в жизни Риллавен соединил кровь и… И не может такого быть, но ведь свершилось: брат отверг его. Радуйся, владыка Нитриена, от уз крови ты свободен.

Да сгори она белым огнём, такая свобода! За все три тысячи двести семьдесят лет ещё никто не отшвыривал Риллавена как ненужную тряпку. Никто не смел обходится с ним как с вещью. А то, что найдётся людь, который побрезгует его побратимством, Риллавену и в голову не приходило.

«А чего ты ждал? — сказал он себе. — Пылкого восторга и родственных объятий? После того, что ты с ним сотворил?»

— Тогда зачем было принимать искупление? — спросил он человека. — Я был в твоей власти. Если моя жизнь тебе не нужна, так оборвал бы её и дело с концом! Зачем ты смыл мою вину своей кровью? Достаточно было слова «Прощаю». Но ты соединил нашу кровь, а теперь называешь это ерундой! Зачем тогда всё?

От взгляда человека Риллавен содрогнулся — словно в морриагел заглянул. «Славян, что ты с собой делаешь, зачем? Не надо, прошу тебя. Пожалуйста, не надо так. Нельзя тебе так. Только не тебе».

— Брат владыки Нитриена, — ответил Славян, — убийцей быть не может. А я убийца.

Фиаринг пробормотал что-то невнятное — не то ругательство, не то молитву предкам, схватил Славяна за руку и потащил с площадки прочь. Риллавен шагнул следом.

— Владычица! — крикнул Фиаринг. — Скажите им, чтобы не лезли! Помешают только.

Лианвен поймала владыку за рукав.

— Не мешай. Лучше Фиаринга не справится никто.

— Поздно, — сказал вампир. — Славян уже мёртв. Душа умерла, а часа через два умрёт и тело. Ментальный фон очень слабый, и только на физическом уровне. Рана у него на руке… Это она. Искупительная смерть наступает через восемь часов, но техносторонцы очень нетерпеливы, ждать совсем не умеют… даже в умирании торопятся.

— Да какая искупительная смерть, — возмутилась Лианвен, — если виры к Славяну ни у кого нет!

— Есть, — ответил вампир. — Вира к самому себе. И себя прощать он не станет ни за что.

«Зачем ты так? — подумал Риллавен. — Что бы ты понимал в вине и невиновности, дурачок неопытный, мальчишка. Ты ведь сильный, брат, гораздо сильнее меня. Ну так не сдавайся! И смелый. Ты никогда ни от чего не убегал, так зачем хочешь уйти теперь? Брат, услышь меня, пойми, ты так хорошо умеешь понимать. Не уходи».

Лианвен тихонько подошла к Риллавену сзади, быстро вынула у него из волос серебряную заколку и распылила в голубом пламени. По хелефайскому суеверию, это могло отвратить от его дома любую тяжкую беду, — даже похороны брата.

Риллавен кивнул благодарно, волосы упали на лицо. Надевать другую заколку теперь нельзя до заката. Сейчас Риллавен готов был поверить во что угодно, даже в глупое детское суеверие.

В Нитриене почти все дома на деревьях. Размеры и планировка древесного дома такая же, как и у наземного: длинная комната, две квадратных спальни, треугольные кухня, ванная, мастерская и каминная. Строят дом в переплетении ветвей трёх-четырёх близкорастущих деревьев. С земли к древесным домам поднимаются удобные лесенки с перилами — замысловатый узор из цветов и тоненьких веточек, от дома к дому ведут лёгкие воздушные мостики из иллинара, цельные и подвесные. Мостики соединяются в площадки-беседки, к беседкам тянуться плети вьющихся цветов. Дома, мосты и цветы гармонично дополняют друг друга, подчёркивают изящество и совершенство очертаний. Невесомая, чарующая красота.

Славян шёл за Фиарингом с таким равнодушием, что хелефайе закричать хотелось. Как покойника за собой ведёт, прямиком к морриагелу, — проводник мертвецов из человечьих легенд, только белотраурных одежд не хватает. Едва вошли в длинную комнату, Фиаринг влепил Славяну крепкую пощёчину — разбудить дурака, вышибить из него всю глупость, все придумки его ненормальные. Славян едва устоял на ногах, на щеке проступил красный след, а глаза как были тусклыми и отрешёнными, так и остались. Начни Фиаринг кожу с него заживо сдирать, и тогда Славян из своего белого тумана не вынырнет.

— Призна ю , сглупил, — Фиаринг титаническим усилием принудил себя говорить спокойно и ровно. — Покойнику всё равно, бьют его или гладят.

Фиаринг отвёл Славяна в каминную, усадил перед очагом, разжёг огонь — пока обыкновенный. Теперь надо выбрать цвет волшебного. Голубой огонь исцеляет тяжёлые раны, но скорее телесные, чем душевные. Зелёный утешает в горестях, успокаивает взвинченные нервы, прогоняет страхи. Да, только зелёный.

Пламя поменяло цвет. Фиаринг смотрел на пляску зелёных сполохов и соображал, что делать дальше. Славян словно окружил себя толстой белой стеной, и пробиться сквозь неё сил не хватит даже у целителя, о простом страже и говорить нечего. Славяна можно только выманить, чтобы сам захотел открыться. Нужны слова, которые он не сможет не услышать.

— Я Латри э ль, — сказал Фиаринг. — А брата Лалинэль звали. Данивен ар-Данниан ли-Аддон Лалинэль.

— Лалинэль, — повторил Славян, коротко глянул на Фиаринга. Глаза горячечные, измученные, но — живые, пустота и отрешённость исчезли.

— Лалинэль очень петь любил, — торопливо сказал Фиаринг. — Голос — заслушаешься. Но когда ему двадцать пять было, война началась. Родители наши погибли, а Лалинэлю две пули в горло попали. Он выжил, но голос для пения уже не годился. Полгода он и говорить-то не мог. Даже хелефайская регенерация не всемогуща. — Фиаринг и сам не заметил, как потекли слёзы. — Тогда Лалинэль выучился играть на свирели. Она говорила вместо него. Но музыкантом брат так и не стал. Едва смог выговаривать слова, пошёл в стражу. Владыка не хотел его отпускать, но Лалинэль настоял, считал, что долину защищать главнее музыки. Чтобы никого больше не покалечили.

Говорил Фиаринг долго, около двух часов. А человек слушал — внимательно, глубоко, вбирающе. И боль потери уходила, утекала слезами, улетала со словами, сгорала в зелёном огне. А Лалинэль словно рядом был, живой.

— Всё, — прикоснулся к плечу Фиаринга Славян. — Дальше пойдут дурные слёзы. Не нужно.

Слёзы действительно высохли. А прикосновение… словно новые силы влились, словно вода напоила иссохшую землю. «Но как? Ведь он не целитель, не волшебник, самый обыкновенный человек… Как он сумел?»

— Славян, — быстро, пока человек опять не отгородился белой стеной, сказал хелефайя, — ты не виноват. Это случайность, — глупая, жестокая, нелепая, но только случайность. Ты не убийца.

— Но убил-то я.

— Нет, — крикнул ему Фиаринг, — убийца не ты! Соколы. Ты просто инструмент. Тебя использовали, превратили в вещь, как и Лалинэля. Но сам ты не убивал, не принимал решения убить. А значит убийца не ты!

— Я, Латриэль. И оморочку на твоего брата наложили тоже из-за меня. — Славян коротко описал начало схватки с Лалинэлем.