Влада Воронова - Крест на моей ладони

Любого приказа.

Но сказала я совершенно иное:

— Это действительно было волшебство, — спокойно и размеренно произнесла я по-русски. — Человеческое волшебство. А что оно вам принесёт, каждый будет решать самостоятельно. Так что соображайте побыстрее, что вам нужно на самом деле. Времени у вас пять минут.

Я со строевой четкостью развернулась через левое плечо и пошла к двери. Элунэль и Каварли за мной.

— Почему пять минут? — спросил Каварли на улице.

— А почему нет? Срок как срок. Не знаю. Ляпнула, что первое в голову пришло. Главное — все поверили.

Каварли только головой покачал.

— Волшебный мир начинает думать, — сказал Элунэль. — Пусть и по пять минут в год. Для нас это уже достижение.

Каварли тихо рассмеялся.

— Не только думать, но и действовать. Принятие решения, это знаешь ли, поступок серьёзный. И не лёгкий.

У Элунэля оттопырились кончики ушей, мочки приподнялись. Сегодняшний день он считал удачным.

Из-за наплыва троедворцев гостиница в Праге стоила намного дешевле точно такой же в Чарне. Строго говоря, это даже не гостиница, а так — ночлежка с удобствами в конце коридора, явно переделана из бывшего малосемейного общежития. Но нам с Егором сгодится, бывало жильё и похуже.

В дверь постучали. Пришёл Миденвен. Я молча посторонилась, пропуская его в комнату. Едва закрылась дверь, хелефайя сбросил личину. Верхушки ушей дёрнулись и отвернулись к затылку.

— Я… Мне надо с тобой поговорить.

— Садись, — кивнула я на стул.

Он немного помялся и спросил:

— У Поликарпова и Беркутовой любовная связь?

— Не думаю, — ответила я. — Не похоже.

— У Джакомо с Беркутовой тоже ничего нет. И… — хелефайя запнулся, — …с Поликарповым.

Я посмотрела на него с недоумением. Придёт же в голову эдакий вздор — заподозрить совершенно нормального парня в гомосексуализме.

— Они все трое стали очень близки, — пояснил Миденвен. — Почти с первого дня знакомства.

— Вполне естественно, — ответила я. — Они чаротворцы-обратники, думают и чувствуют на одной волне. Джакомо пока не хватает умений и опыта, но он быстро учится.

— Однако любовных отношений у них нет, — повторил Миденвен так, будто ему это крайне не нравилось. Хелефайя немного помолчал и спросил: — Хорса, это правда, что в рабочих тройках, при всей нежности, внимании и любви друг к другу сотройчан, сексуальных связей никогда не бывает?

— Да. Сам принцип взаимодействия волшебнической тройки исключает… — Я осеклась.

— Магиня, оборотень, человек, — перечислил Миденвен. — В половине случаев сотройчане долго притираются друг к другу, но зачастую бывает, когда связь возникает мгновенно. Тройка — это всегда симбиоты, они связаны крепче сиамских близнецов. Хорса, что бывает, когда тройка распадается?

Меня бросило в дрожь. Распад тройки, когда погибал один из её членов, нередко заканчивался самоубийством двух оставшихся, особенно если у них не было семьи и детей. Способ реабилитации в таких случаях психологи придумали быстро, но смертей было слишком много даже по военным меркам. К счастью, у Джакомо есть Тлейга, у Ильдана — Сашка. Зато Люся одна.

В Троедворе Джакомо, а тем более — Ильдану и Люсе, теперь дороги нет. Уже готовую, спаянную рабочую тройку тёмная-сумеречный-светлый Люцин уничтожит, едва они пересекут границу, и чаротворство с обратной магией не поможет. Такое однозначное и непреложное доказательство единства первооснов, которые в Троедворье противопоставляют, слишком опасно для власти директора, потому что держится она исключительно на войне.

— Вампирский съезд закончится через три дня, — сказал Миденвен. — Хорса, что будет с Джакомо, когда развалится тройка? Что будет с твоими друзьями — Поликарповым и Беркутовой?

— Им надо срочно получить гражданство Пражании, — сказала я. — Сразу от трёх чаротворцев-обратников её архонт не откажется, и плевать ему будет на Люцина. В Альянс Поликарпова и Беркутову не примут, Брокко знает, что будет, если в присутствии оборотня и мага такого вошебнического уровня и боевой подготовки кто-то назовёт их сотройчанина обезьянышем. А с альянсовскими порядками такое неизбежно. Так что Пражания — единственное приемлемое решение.

— Нет, — покачал головой Миденвен. — Не получится. До сих пор у Поликарпова и Беркутовой была цель, идея. А в Пражании им придётся жить просто так. Они не смогут, а Джакомо в полной мере разделит все их муки. Нет, Хорса, в его жизни и так было слишком много боли.

— В таком случае, — отрезала я, — ради Джакомо им придётся придумать себе новую цель и новую идею. Не беспокойся, они сумеют.

Миденвен покачал головой.

— Ты с такой лёгкостью разбиваешь мир, в котором люди жили до встречи с тобой.

— Это не я, а сила обстоятельств, порождённая естественным ходом событий.

— Нет, — твёрдо ответил Миденвен. — Ты. Сила обстоятельств, порождённая естественным ходом событий — это землетрясение или цунами. Бездумная и безвольная стихия. Но ты — людя, и все твои поступки сознательные. Не знаю, насколько ты права в своей разрушительной деятельности, вполне возможно, что ломаешь действительно злое и скверное. Но если сносят старые грязные хибары, то взамен обязательно строят новые дома — крепкие и чистые. Иначе это будет не реформа, а преступление. Если ты отнимаешь у людей один мир, взамен обязана дать другой. Слышишь, Нина, — обязана. Эти люди не просили тебя перекраивать их жизнь.

— Мою жизнь тоже то и дело перекраивали, меня не спрашивая!

— И ты трусливо решила отмстить за это неповинным, не осмеливаясь требовать ответа у истинных виновников? — спросил Миденвен.

— Нет. Но я не знаю, что могу дать взамен разрушенного.

— Придумывай. Ничего другого тебе не остаётся, как придумать новый мир и убедить людей его построить. И очень постараться, чтобы он был получше разрушенного.

Миденвен ушёл. Я крепко выругалась. От его правоты было и обидно, и страшно. К тому же припомнился Дьятра. Верховный нунций Альянса говорил то же самое.

Пять минут спустя Миденвен вернулся.

— Ты на меня сердишься? — спросил он. — За всё… За то, что я сказал тогда в парке и после…

— Нет. Ты прав, хотя и обидно, конечно.

— Лучше бы ты сердилась, — сказал Миденвен.

Я не ответила. Пустые слова одинаково не нужны нам обоим.

Миденвен принялся теребить прядь волос.

— Я боюсь.

— Чего именно? Или кого?

— Не знаю… Нина, все лайто обладают даром предвидения. Надвигается что-то… неотвратимое. Что-то страшное… Я боюсь даже сегодняшнего вечера.

— Дейлирин, может быть, перестанешь мямлить, и расскажешь, что у тебя действительно случилось? — спросила я по-русски.

— Ничего, — ответил он. — Правда ничего. Но скоро случится. Через два года.