Влада Воронова - Пути Предназначения

— Молчать обоим, — велел Григорий. — Не в кабаке. — Вздохнул устало и сказал: — Ни одна мать не пожелает, чтобы её дитя лишилось того тепла, которое даёт дружба. Нам всем приятно его принимать, но ещё приятней дарить. Дружба — это во многом служение. Но служение без холуйства. К сожалению, осознать эту истину можно, лишь основательно её распробовав. Поэтому сейчас же вы оба отправитесь в интернат и будете восемь часов подряд служить беспомощным. Надеюсь, это хотя бы немного научит одного из вас замечать, что в мире, кроме него, есть и другие люди, а другого — понимать, что боль способна породить лишь ненависть.

— Боль, рабби? — не понял семинарист. — Какая боль?

— Любая. Ведь словами можно ударить ничуть не слабее, чем хлыстом.

Семинарист по-прежнему ничего не понимал. Зато Винсент опустил голову.

— Да, преподобный. Разрешите исполнять епитимью?

— Ты же и так работаешь в интернате, — недоумённо сказал семинарист.

— Ну и что? Отдежурю одну смену вне очереди и без оплаты.

Семинарист глянул на Григория, на Винсента.

— А почему епитимья? Я не понимаю.

Винсент ломано и резко дёрнул плечом, словно закрывался от внезапного порыва пронзительно-холодного ветра.

— Мелкая, но частая боль отупляет настолько, что перестаёшь её замечать. Привыкаешь. И тогда она медленно, но верно, шаг за шагом толкает тебя в такую низость и грязь, что гаже быть просто не может. А там уже не остаётся сил, чтобы сопротивляться тем, кто хочет причинить боль крупную. И тогда, чтобы сохранить последние крупицы людского достоинства, нужно будет умереть. Или остаться жить, но превратиться в грязь, принявшую людское обличие. Поэтому никому нельзя позволять причинять людям даже самую малую боль. Тем более, нельзя позволять этого ни себе, ни в отношении себя.

По спине семинариста пробежал озноб. Слушать людские речи будущего исповедника обучили превосходно. Семинарист не только замечал малейшие оттенки интонаций и фраз, он умел слышать непроизнесённое — то, что собеседник думает и чувствует, но не озвучивает.

За словами никому в Гирреане незнакомого, невесть откуда приблудившегося поселенца была не только сила абсолютной правоты. За ними стоял столь же абсолютный ужас. И свою правоту Винсент обретал, проходя этот ужас от начала и до конца.

— Нам пора в интернат, — быстро и нервно сказал семинарист. — Опаздываем.

Он готов был бежать куда угодно, пусть даже в инвалидский приют, лишь бы оказаться подальше от жуткой тени, которую едва не вызвал Винсент.

Выстроены павильоны «Пещер Лдунн» в форме гряды скал, и возле каждого толпится народ.

— Не люблю это заведение, — сказал Николай. — Вечно в нём толкучка, как в космопорте. Но дальше будет посвободнее.

Гюнтер не ответил.

— Гюнт?

Гюнтер исчез.

— Так я и думал, — усмехнулся Николай.

Вместе с билетом посетителям давали подробный план «Пещер». Николай нашёл ближайший пожарный выход.

Гюнтер оказался именно там, где и рассчитывал Николай — возле эвакуационной двери, ковырял отмычкой в замке.

— Не поможет, — сказал Николай. — Дверь заварена намертво.

— Как заварена? — не понял Гюнтер. — А если будет пожар? Что тогда?

— Здесь нечему гореть. Всё сделано из огнеупорных материалов.

— Но если пожарные двери не нужны, то зачем их делать?

— Закон требует. Его принимали почти пятьсот лет назад, большинство статей давно устарело. Но сменить их новыми нелегко.

— Глупость какая! — Гюнтер убрал отмычку в карман.

— Глупость, — согласился Николай. — Зато хорошо помогает ловить беглых иностранцев, которые ничего не знают о местных нравах и обычаях. — Николай испытующе посмотрел на Гюнтера. — Так почему ты решил ехать в Гирреанскую пустошь без меня?

Гюнтер отвернулся, ковырнул пальцем замок.

— Я… Я не проходил посвящения кровью.

— Что?! — не поверил Николай. — Как?!

— Орден трижды приказывал мне убивать, — сказал Гюнтер. — Но каждый раз учитель помогал приговорённому уйти. Он говорит, что если есть хоть малейшая возможность сохранить жизнь, то нужно это сделать. Те люди были всего лишь случайными свидетелями… Они не собирались доносить на светозарных координаторам, не хотели причинять ордену вреда, а значит не были его врагами. Они хранили нейтралитет. Учитель говорил, что убийством нейтралов мы осквернили бы саму идею рыцарства.

— И теперь ты решил спасти того калеку.

— Он не враг братству! — резко обернулся Гюнтер. — Он не причинил Цветущему Лотосу ни малейшего вреда! Так за что мы должны его убить? Почему Великие Отцы объявляют войну нейтралу?

Николай подошёл ближе, вперил в лицо Гюнтера злой взгляд.

— Одну присягу нарушил, теперь и на другую плюнуть хочешь?

— Я присягал хранить Цветущий Лотос от любой беды! В том числе и от скверны пролития невинной крови. Или ты думаешь, Избранный захочет связываться с убийцами?

Николай ударил его под дых. Гюнтер упал на асфальт, скрючился от боли. Николай пнул его по рёбрам.

— Чище всех решил быть? Я, значит, в крови, а ты весь в белом?

От второго пинка Гюнтер увернулся, вскочил на ноги, принял боевую стойку.

Николай замер. Для прямой рукопашной схватки Гюнтер подготовлен намного лучше, Николаю с ним не тягаться. Удар Гюнтер пропустил лишь потому, что не ждал такого от побратима.

Гюнтер, не сводя с Николая взгляда, достал телефон, выбрал номер.

— Учитель, я рассказал Ватагину о первом посвящении. Я предал вас, но вы знаете, как меня найти. — Гюнтер убрал телефон. — Если орден узнает о том, каким на самом деле было моё посвящение, учителя казнят как изменника. Теперь его жизнь зависит только от тебя.

— Тогда зачем ты выдал его тайну?

— Ты должен знать всё. С неполной информацией невозможно принять правильное решение.

— Какое, чёрт тебя забери, решение?! О чём? И о ком? Об этом калеке? Или о братстве? Об Избранном? Что мы должны решать?

— Не мы, — качнул головой Гюнтер. — Ты. Я всё давно решил.

Николай рассмеялся с горечью.

— Я всё время считал тебя пацаном. А ты, оказывается, намного взрослее меня.

Он подошёл к двери, досадливо хлопнул по ней ладонью.

— Куда не ткнусь, везде тупик. Или дверь в никуда.

— Как ты попал в братство? — спросил Гюнтер.

— У нас очень маленький клочок земли. И та скудная. Ей тяжело кормить восемь ртов. Поэтому сначала из дома ушёл старший брат, потом сестра, а после я. Мы оказались не такими, как батя с мамой или младшие. Для них работа в поле — это жизнь. А для нас — повинность. Понимаешь?

Гюнтер кивнул.

— Я знаю, что такое работать только ради денег.

— Да, — сказал Николай. — Это тяжко. Брат и сестра сумели пристроить себя в городе, а я… Так, болтался с места на место. Мне всё равно было, что делать, лишь бы заработка хватило на то, чтобы прокормиться и домой хотя бы немного денег отослать. Так прошло семь лет. А три года назад я подрядился плести коробочки для засахаренного трелга. В городе мало кто умеет делать это вручную, а в машинных коробках ягоды почему-то хранятся хуже. Хозяин кондитерской оказался братианином. Рассказал о Цветущем Лотосе. Вот и всё.