Татьяна Любушкина - Абуджайская шаль

— Что развалины? — нарушил общее молчание Перегудов, — верно барский был дом?

— Барыни, верно, — Данила замолчал, хотя, судя по всему, парень был разговорчивый, но видно продолжать заданную тему не хотел.

— Что ж не уберут? — рассердился Дмитрий Степанович, — ведь весь обзор нарушает, словно бельмо какое, прости Господи!

— Да как же? — с внезапным страхом спросил Данила.

Перегудов вопроса не понял.

— Что ты, плут, не знаешь, как и убрать? Уж, небось, всё, что плохо лежало, по избам то растащили, что ж и головёшки то не забрали? Ведь срамота! Стоит сверху этакая горелая дурында, настроение людям портит! Верно ведь — Федор? — обратился Перегудов за поддержкой к кучеру.

— Да уж, как и верно-то, барин. Ведь кажись так и по сею пору, гарью-то несет!

Внезапно подувший ветерок и впрямь принёс запах гари и неизвестно отчего расстроенный Дмитрий Степанович, пожав плечами, полез в коляску, охая и кряхтя.

— Ну, трогай, Федя. Уж и ночь наступает, а там ещё устроиться надо, да и поужинать. Разве ж дело — весь день ни крошки во рту!

Коляска мягко и неслышно покатилась с горки и вскоре ехала меж деревенских домов. Немного времени спустя Федор внезапно обернулся:

— А посмотреть, барин, так и странная же деревня!

— Чем же она странная? — спросил снова задремавший Перегудов.

— А то странная что ни собака не забрешет, ни дитя не выскочит на дорогу. Дома стоят, а людей вроде и нет.

А ведь и верно, — подумал Перегудов, — то-то все чудится мне, что как-то тут не так, словно и не вправду!

— Эй, человек! Как тебя! Данила? Окликнул он проводника, высунувшись из коляски.

Данила неспешно приблизился, склонил голову, свесившись со спины своей маленькой лошадки (седла под ним не было) и лицо его оказалось вровень с лицом Дмитрия Степановича. Впервые при свете заходящего солнца, Перегудов рассмотрел своего проводника. Лицо его было мягким, по юношески округлым, волосы светлые, тщательно причесанные, но какие-то сероватые, верно не мытые давно. Нос чуть вздернут, растет на лице кругленькой картошиной, губы немного припухлые, лицо чистое, без прыщей и веснушек, подбородок мелковат, но при общей округлости черт облик создавался милый и простодушный.

Перегудов совсем было открыл рот, собираясь задать вопрос, как последний луч заходящего солнца осветил лицо юноши. Тот поспешно отвел взгляд, но Дмитрий Степанович успел заметить невозможную странность во взгляде, которую он долго не мог для себя уяснить и осмыслить, настолько это было неожиданно. Да уж после решил он, что привиделось в сумерках и, успокоившись, спросил:

— А что, Данила, в деревне то тихо? Аль уснули все? Ведь не ночь!

— Так все на той стороне реки, барин, в Паучьей слободке — охотно объяснил Данила, — Матвей-пасечник себе жену новую привел с Верхнеречья, так все встречать пошли, праздновать, новый житель в Полянке.

— А куда же он старую-то жену дел? — изумляясь, спросил Перегудов.

— Так тож, барин… — пробормотал Данила, — она ж у старой барыни в услужении была. Вместе с ней, стало быть, и сгорела.

— Что ж у вас в деревне то? Коровы да собаки с людьми свадьбы празднуют? — задал Федор, мучивший его при въезде в деревню вопрос.

— Почему с людьми? — озадачился Данила.

— Да потому, — в сердцах проронил кучер, — тишина у вас ровно мы на погост въехали, коровы не мычат, собаки не лают.

— Коровы по ту сторону холма, за прудом, — пожал плечами Данила, — ребятишки, что постарше, пасут в подлеске, так все лето там и живут. Бабы туда коров доить ходят, и еду пастухам носят. Осенью-то коров назад в хлева переведут, с ними и пастухи вернутся. А собаки… так собак в Полянке отродясь не было!

— Как же так — не было? — одновременно воскликнули Перегудов и кучер.

— Не было, — твердо ответил Данила, — я собак видел, когда в город с батей ездил, да у старой барыни была собачонка, да не долго и прожила — до того паскудное создание! Кошки — это есть, они от мышей зимой спасают. А собак нет — не бывало.

Снова, как при взгляде на лицо паренька у Дмитрия Степановича шевельнулась в голове странная и неуловимая мысль, но не найдя выхода до поры до времени осталась в глубине Перегудовского сознания.

Пока они так переговаривались, коляска неспешно обогнула холм, оставив позади развалины. Новый вид предстал перед лицом Перегудова, да только не слишком было его различить в наступившей темноте. Лишь разглядел он озеро, небольшое и чистое с левой стороны от дороги, а справа, у подножия холма небольшой беленый домик. На пороге дома с фонарем в руке стоял управляющий господин Мюллер с супругою, готовые встретить долгожданных гостей.

Встреча приехавшего хозяина и управляющего оказалась короткою. После взаимных приветствий и обязательных расспросов о пройденной дороге, Перегудов наскоро отужинал и, сославшись на усталость, отправился спать, благоразумно отложив все дела на утро. Перед сном вышел во двор, выкурить трубочку и, увидев своего кучера, осведомился, как тот устроен.

— Благодарствуйте, барин. Слава богу, устроены… — в голосе Федора слышалось раздражение.

— Что, Федя? — кротко поинтересовался Дмитрий Степанович, — али не покормили тебя?

— Да уж спаси бог, барин и покормили и на постой к мельнику определили. Да я уж туточки во дворе возле лошадей переночую, к вашему превосходительству поближе…

— Чем же тебе, Федор, у мельника не глянулось?

Федор огляделся по сторонам и, приблизившись к Перегудову вплотную, отчего тот невольно отшатнулся, прошептал:

— А то, барин, что вы как хотите, а не ладно здесь. И деревня нехороша и люди… Вы глаза-то у этого Данилы видели? Это где ж это видано, чтобы глаз у человека, как у кошки по ночам светился? А я вам скажу барин, что и у отца его — мельника и у родни ихней, всё такие глаза! Я как в избу-то вошел, так и обомлел, ровно нечисть по углам сидит, так глазищами-то и сверкают! И на голове у них — шерсть! Право слово, барин Дмитрий Степанович, не волосы это — шерсть! Не бывает у людей таких волос!

Перегудов потянул носом воздух, явно послышался сивушный запах.

— А ты ведь, Федор, выпил, — заключил Дмитрий Степанович.

— Это, барин, верно, — понурился кучер, — так ведь со страху, барин! Ей-пра, со страху! Да нешто вы сами ничего не замечаете!?

— Ступай, Федор, спать, — ровным тоном, не терпящим возражений, проговорил Перегудов, — коли у мельника не желаешь — в коляске уснёшь. Ночи нынче тёплые — небось, не замерзнешь.

Развернулся и пошёл к дому, и тут-то выползла из головы, глубоко засевшая мыслишка: А прав, Федор, прав! Глаз-то у мальчишки уж больно нехорош! Не правильный взгляд, не людской…

И слово это точно определило то смутное, неопределенное, что мучило Дмитрия Степановича последние часы.