Энтони Варенберг - Закат Аргоса

Ну да и месяц светит, пока солнца нет! Он только тогда ощутил знакомый прилив желания, когда ярко представил на месте этой стайки красавиц всего лишь одну единственную, Лю Шен. Словно всю свою жизнь Ринальд неутомимо искал женщину, которая бы соответствовала некоему идеальному образу, жившему глубоко в душе его, и наконец обрел, а обретя, утратил снова. Вид почти совершенно обнаженных, если не считать за одежду узкие золотые ленточки на точеных бедрах, девушек и вполовину столь сильно не действовал сейчас на него, как коротенькое воспоминание о запрокинутом лице кхитаянки и ее чуть смущенном: «Вот, возьми, поешь…», произнесенном нынче.

Трудно оказать, преследовал ли образ, королевы Зенобии Конана столь же неотступно, но король аквилонский, насколько мог заметить Ринальд, времени даром не терял и в долгих уговорах не нуждался, готовый к бою постоянно: три, не то четыре девушки ползали по нему одновременно, и он ни одну не обошел вниманием, не оставил неудовлетворенной, набрасываясь на них так, словно год женщин не видел даже близко, а заодно решился значительно увеличивать население Аргоса. Можно себе представить, подумал Ринальд, что же он должен был вытворять, будучи зим хотя бы на двадцать моложе, то есть в его, лэрда, годах?..

При всем том сии развлечения для Конана были так себе, легкой разминкой, ибо он не выказывал никакого утомления, лишь время от времени делая недолгие передышки, чтобы погрузиться в прозрачно-голубую воду бассейна с выложенным мозаикой дном. И диво, что вода в этот момент вокруг него не закипала! Рядом с Конаном никто из его приближенных не выглядел столь же величественно, хотя все они были достаточно крепкими, видными мужчинами. А Ринальд, который за время, прошедшее после недавнего ранения, значительно потерял в весе и силе, уступал, пожалуй, еще более заметно. Он, в конце концов, просто отошел в сторону, ожидая окончания королевских утех; рука его невольно коснулась ужасного багрового шрама, пересекавшего грудь, который не могла скрыть густая поросли темных завитков волос.

— Возвращайся во дворец, — сказал Конан, подходя к лэрду — Дорогу, верно, найдешь. Мы тут, может, и до утра… сам понимаешь… а с тебя вроде довольно. Завтра тоже день будет не из легких, Треворус предлагает выйти в море, на акул поохотиться. Здесь они возле самого побережья шастают, здоровые такие. Так что иди, отдыхай, и, — добавил он, — этого вот — Конан указал на грудь Ринальда, — не стесняйся. У меня, как видишь, у самого шрамов столько — живого места нет.

С этим нельзя было не согласиться. Вся летопись бурной жизни и приключений аквилонского короля была словно впечатана в его тело.

Ринальд, покинув термы, направился в сторону дворца, кстати вспомнив о своем обещании, данном Талгату (он положил для себя намертво запомнить, что тот из мальчиков, который справа — Химат, а слева — Талгат, и никогда не ошибаться, если снова встретится с ними). Сели же и говорить с Треворусом, то сделать это следовало с глазу на глаз, без лишних ушей.

Аргосский правитель и сам редко покидал свою резиденцию, так что на вопрос о нем Ринальду указали, что он найдет Треворуса в оранжерее. Лэрд проследовал туда. Треворус словно не обратил внимания, когда ему доложили об аквилонце. Он стоял среди многочисленных растений и не сводил глаз с увядающего цветка.

— Проклятье, они снова гибнут, — бормотал Треворус. — Виновата эта гнусная погода. Никакого солнца. Растения привыкли к солнцу и не могут без него, — от огорчения его плечи поникли. — Все, к чему я ни прикасаюсь, гибнет.

— Да, — подтвердил Ринальд, сообразив, что вряд ли дождется, когда аргосский правитель уделит ему минуту своего драгоценного внимания, поглощенного цветами, если он будет стоять и молчать. — Да, не только они нуждаются в солнце. Прискорбно, конечно, наблюдать за увядающей красотой таких чудесных созданий, но куда печальней видеть людей, безвинно томящихся в заключения.

— Ты обо мне? — Треворус вытер испачканные землей пальцы об одежду, как простой садовник. — Но мое затворничество совершенно добровольное и нимало меня не тяготит. Что, король Конан уязвлен тем, что я не сопровождал его лично, и послал тебя оказать мне об этом? В таком случае, приношу свои извинения. Передай Конану…

— О, нет, — возразил Ринальд, — мое появление здесь никак не связано с волеизъявлением моего господина, ибо он не выражал никакого недовольства. Напротив. И речь моя не о тебе, право каждого человека решать, как ему жить. Но твои сыновья…

— Мои… — печаль и ярость исказили лицо Треворуса. — Ты их… видел? Проклятье, снова слуги не уследили! О, прости, понимаю, это удручающее, убийственное зрелище! Но что я могу поделать, скажи мне, что? Это ужас, ужас. Породив их, я сделался позором Аргоса… и, не имея иных наследников…

— Не имея иных наследников, — гневно произнес лэрд, — тебе следует не стыдиться Химата и Талгата, а гордиться ими, ибо они умны, подвижны и добры, сумев посреди всеобщей неприязни не превратиться в затравленных зверенышей. Как можно лишать их возможности даже ненадолго покидать дворец? И собака воет, сидя на цепи, а они люди! Люди, — устало повторил он.

Треворус, казалось, был поражен его натиском, однако быстро оправился.

— Ты, вообще, но какому праву указываешь мне, как я должен поступать? — вкрадчиво спросил он. — Я понимаю, что у себя в Аквилонии ты птица высокого полета, но всё ж таки не более, чем слуга своего короля, а слугам не по чину этак дерзко держаться с теми, кто выше них по положению. Здесь пока еще я — правитель и господин, и не потерплю подобных выходок. Я лично сообщу Конану о твоем визите, и не думаю, что его обрадует ситуация, когда подобный тебе смеет вмешиваться в дела короля Аргоса. Кстати, я и лица твоего не запомнил, не то что имени.

— Лэрд Ринальд, — представился рыцарь, сдерживая негодование.

— Прекрасно, лэрд Ринальд. Если ты высказался, так изволь немедленно убраться, — взвизгнул, багровея, Треворус, — я больше не желаю видеть тебя!

Ничего хорошего его гнев Ринальду не сулил. Он как-то, действительно, не подумал, что грубо нарушает этикет, своевольно явившись к особе королевской крови. Треворус был, похоже, человеком достаточно мстительным и злопамятным, так что в исполнении его угрозы можно было не сомневаться. Оставалось надеяться, что Конан отнесется к происходящему с большим пониманием!

В полном смятении чувств и по-прежнему вне себя от гнева, лэрд, круто развернувшись, вышел из оранжереи, оставив Треворуса в окружении столь любезных его сердцу цветочков, что были королю сто крат дороже людей, и постарался выбросить проклятого самодура из головы. Однако на следующий день Конан призвал его к себе и выглядел мрачнее грозовой тучи.