Павел Виноградов - Хозяин Древа сего

— Не родился еще ни на земле, ни на небе прохвост, который сладил бы

с твоим прадедом Сунем, — ехидно ответствовал обезьян.

Словно бы он и не очень интересовался движениями противника. Морда выражала равнодушие, глаза лениво прикрыл, лишь слегка раздувались большие ноздри, да подрагивали губы, готовые показать острые клыки. Посох небрежно торчал из-под мышки, цепи свободно свисали с лап.

Но броска Эрлана не пропустил, резко нырнул в сторону, уклонившись от смертоносного выпада трезубца, едва не снесшего ему плечо. Посох шмелем прогудел в воздухе, но увернулся и Эрлан. Трезубец взвивался змеей, норовя поразить светлыми жалами в самые неожиданные места, но всюду его встречал вихрь, отбивавший любые удары. То был посох Суня, танцующий прихотливо, как птица фэн, прикрывая хозяина сразу со всех сторон. Неожиданные нырки разлетающихся цепей усиливали защиту.

Противники были явно равны силами, но долго так продолжаться не могло — Сунь чувствовал, что каждый миг приближает его к гибели. Несколько раз трезубец все же достал его. К его ужасу, эти раны уже не затягивались, как полученные здесь до этого, напротив, от резких движений раскрывались и кровоточили сильнее. Короче, Царь обезьян слабел.

Эрлан не должен был этого почувствовать — слишком опасным соперником был этот див, давным-давно рожденный от романа Краткого героя с Изначальной дивой и ставший одним из самых заметных персонажей мифологии Срединной империи. Он целую вечность ненавидел Суня и жаждал его смерти. Обезьян, впрочем, испытывал по отношению к нему схожие чувства. Но у Суня совсем не оставалось времени — проникнув в дух своего соперника, он точно знал, что спустя несколько секунд тот убьет его. Терять обезьяну было нечего, и он пошел на большой риск: отпрянув после очередного выпада трезубца, резко подпрыгнул с места вверх. Не ожидавший этого Эрлан ничтожные мгновения промедлил вскинуть оружие. И это стоило ему жизни. С пронзительным криком Царь обезьян на лету обрушил посох на голову врага. Навстречу взметнулись острые лезвия, но было поздно — череп шамбалита с упругим хрустом лопнул.

Эрлан опал мешком, от головы расползалось кровавое пятно, полное лицо, вдруг утратившее краски, выражало недоумение. Сунь тяжело свалился в стороне и тут же со стоном откатился, тоже обильно пачкая песок кровью — ужасные лезвия грубо пропороли ему бедро. Несколько секунд лежал неподвижно, потом с трудом приподнялся, обхватил ногу лапами и попытался остановить кровь известным ему способом. Алая влага перестала вытекать струей, но продолжала просачиваться.

Кряхтя, Сунь встал на ноги. Он не смотрел на поверженного врага — для него этот эпизод жизни закончился. Начинался другой: со всех сторон, по воздуху и воде, и прямо сверху, на остров накатывало новое воинство Шамбалы. Старый обезьян спокойно воспринял новость, что сейчас умрет. Собственно, был к этому готов с самого начала.

— Слишком много для маленькой мартышки, — с насмешливым ворчанием произнес он.

Бодро почесавшись, упер посох в землю, и с неимоверной ловкостью, будто и не был смертельно ранен, забрался на его верхушку. Невероятным манером сохранял равновесие на своем оружии, оплетя его хвостом и лапами, и с ликованием в сердце глядел на приближающихся врагов. Был горд и счастлив, что против него одного выставлена такая армия.

В этот момент от Башни раздался оглушительный крик:

— Урагша-а-а!

Сунь взглянул туда. По склону фантастически огромными прыжками спускался давешний странный господин, бешено крутя над головой изогнутый меч с массивным лезвием:

— Держись, Царь обезьян! — кричал он. — Уррагша-а-а!

Тут до Суня добралось войско шамбалитов, и над островом прокатился его собственный боевой клич.

Земледьявол

Из «Трактата о Древе, и обо всех делах, в Стволе творящихся, и как они в Ветвях отзываются. Сочинено для развлечения и наставления досточтимых членов Ордена нашего». Ветвь издания и имя автора не указаны.

«…И все ж исконная суть дива, Дыем именуемого, вызывает великое множество вопросов, до сей поры большею частью без ответов пребывающих. Вам, братия, хорошо известно, что тщиться установить истину по мифологии, в Стволе среди Кратких бытующей — дело большею частью зряшное. Однако, применив к сему метод реконструкции, уяснить нечто-таки возможно. Итак, собирая легенды Ствола и сравнивая их со сведениями, что сделались мне доступны, малую толику правды обрести посчастливилось.

Начать бы с того, что в Стволе выступает он под бесчисленными именами-прозваниями: «Всеотец», «Высокий», «Страшный», «Под маской скрытый», «Воитель», «Начальник эйнхериев», «Седая борода», «Сеятель раздоров» — на перечисление всех, право, не хватило бы страниц сего Трактата. Почитается же покровителем воинов и союзов их, также и инициаций, сиречь посвящений в достоинство воителя. Каковые посвящения бывают нескромными и сладострастными, потому мужеложство Дыя, о коем имеем мы множество свидетельств, скорее, не столько присущая ему страсть (хотя, конечно, и оная в мрачной душе сей свою долю имеет), сколько еще один атрибут волхований воинских. Также и копье его — символ власти военной, на деле служит метафизическим продолжением мужеского его острия.

Владея воинственной этой атрибутикой, Дый, однако, отнюдь не стратег. Скорее, он — воплощенное безумие битвы, демон случайности. Вот и подошли мы к вопросу — человек ли сей? Родился Дый в недрах рода человеческого, что несомненно. Но сила, данная ему Струной Иувала, в Первоначальном мире в душе его зазвучавшей, столь велика, что мечтательно делает его больше человека. На деле же — меньше несоразмерно, ибо, по моему суждению, не только человек, но и любая тварь бессмысленная выше природной стихии поставлена. С суждением таковым не входит в противоречие и несомненный поэтический дар сего демона. Ибо вдохновение его также сродни бурной стихии, и сходно, скорее, с восхищениями шамана.

О его даровании рассказывают, что обрел он его в виде некоего Меда поэзии, отдав за это Тьме один из глаз своих. В рассуждении аллегорическом так оно, несомненно, и есть. Такожде и повесть о самораспятии его на Ясене, представляющем собою, как мнится, живое подобие Древа, непреложно с прототипом связанное. Ясень сей есть воплощенный способ сообщения миров для Продленных, имманентность инобытия, для Кратких трансцендентного.

Что же касаемо поэзии, она же мудрость дыева, то присуща она Тьме, и лишь с ее стороны таковою почитаться может. Ибо Тьма пуста и пустынна — бездна над бездною, искушающая Древо сие мысленными отражениями от самой себя, каковые есть не что иное, как пожирающие души концепции.