Павел Виноградов - Хозяин Древа сего

Вошедшая в юрту женщина с поклоном доложила, что баня готова. Гела важно направилась за ней. Было видно — она старается не думать, что вся ее одежда превратилась в лохмотья, да еще заляпана кровью и грязью. Варнава вышел за ней — полюбопытствовать на баню. Та представляла собой войлочный чум, из верхнего отверстия которого валил хороший дым. Гела с женщиной скрылась там.

— Банька скифская? — спросил он Аслана, вернувшись обратно

— Ага, раскаленные камни в воду, кедрово-можжевеловая зола за мыло. Стараюсь выдерживать стиль, пока возможно…

— Надо будет потом сходить.

— Сходим, — Аслан выглядел несколько растерянным. — Знаешь что, давай-ка, примем по сто, пока она плещется.

Он подошел к низенькому буфету, открыл ключом один из ящиков, достал бутылку с прозрачной жидкостью и пару стеклянных стопок, вроде тех, что они видели недавно в подвале, где познакомились с Гелой. Чокнулись, выпили стоя. Деревянной ложкой Аслан достал из котла большой кусок мяса, разрезал и прямо на ноже протянул половину Варнаве, сам же закусил с ложки.

— Если мяса с ножа ты не ел ни куска… — пропел Варнава, прожевав.

— Можно подумать, мы с тобой в Стволе соседями были… — заметил Аслан.

— Люблю тот участок. Мир перехода, встречи начал и концов, до финиша еще немало, но уже дает о себе знать его приближение. Время сжимается, события прут одно за другим, почти без промежутка. Все бешено несется, но ты этого не ощущаешь, сидишь себе, словно в самолете и глядишь в иллюминатор на глобальные изменения. Все как в кино, включая глупую уверенность, что в любой момент можешь отвернуться от экрана. Постепенно реальность утрачивается, становится зыбкой, какой и должна быть. Чувствуешь, что живешь в ускользающей натуре, и оттого элегически грустно. Моно-но-аварэ короче… При этом все культурно, удобно и толково сделано. Вы, тамошние, не знаете, как славно живете. Потомки вам завидуют, а предки захотели бы остаться с вами… Впрочем, кому я это…

Варнава замолк, словно устыдился своей нежданной велеречивости.

— Вот именно, — подтвердил Аслан, наливая по второй. — Я всегда говорил, что есть времена, когда жить легко, но противно… Потому, может, и ухватился за эту продленность — моя эпоха меня не совсем устраивала. Тем более, застал еще предыдущую со всеми ее прелестями — ты знаешь…

— А здесь тебе как? — спросил Варнава, выпив и прожевав еще кусок.

— Здесь — моя лаборатория. В Стволе все мечтал, чтобы ученые моего профиля имели возможность ставить эксперименты. К сожалению, там это немыслимо, потому что история в Стволе не имеет сослагательного наклонения — такая вот банальность. А в Ветвях — пожалуйста, сколько угодно.

— Тебе не кажется, что это несколько жестоко в отношении здешних Теней?

— Почему? Они живут так же, как их оригиналы в Стволе, часто даже лучше. А ты сам — устроил из Ветви себе монастырь, а тамошние Тени спросил, хотят ли они быть его насельниками?..

— Ты прав, — ответил Варнава, тяжело вздохнув. — Именно в этом наша…обделенность, что ли… Мы не можем жить, не причиняя вреда.

— Тебе не кажется, что это относится ко всем живущим, не только к нам? — серьезно взглянул на него Аслан.

— Я встречал противоположные примеры.

— Если это о Совершенных, ты не прав — они не могут жить, совсем не вредя, просто то добро, которое они производят во Древе, многократно компенсирует причиненное ими зло… Я смотрю, ты теперь не отказываешься от мяса? — перевел он разговор. — Вспомнил, наконец, что на войне поста нет?

— Просто подумал, что кардинальным образом на мою будущую участь это уже не повлияет, — мрачно пожал плечами Варнава.

— Зря ты так убиваешься… — уронил Аслан.

— Зря? — Варнава резко вскинул голову. — Я был мужем собственной сестры, и она родила от меня ребенка, которого ее отец предназначил в жертву Тьме. Я, монах и священник, вынужден был бесноваться, предался нечеловеческому гневу, принял образ зверя… И после этого, ты думаешь, для меня возможно очищение?

— Ты был поставлен в условия. И на тебе нет вины за то, о чем ты не знал.

— Эдип тоже ничего не знал…

— Эдип служил иным богам… Но в любом случае тебе придется с этим жить, хочешь — не хочешь. Что касается твоей бывшей…твой сестры… Инцест, как и всякий блуд, имеет две стороны… Женщина — это существо такое, с характером. Она когда захочет, тогда она согласна. А когда не захочет, так ее и не принудишь. На своем настоит обязательно. Это и вожделения касается. Может, и знали ваши души, что происходит, да вот случилось такое… Перелюбили друг друга, бывает… А может, себя перелюбили. Говорят, кровосмешение — результат скрытой жажды бессмертия.

— Что ты имеешь в виду? — глухо спросил Варнава, но, казалось, вопрос задал для

проформы, сам все понимает, просто хочет услышать слова со стороны. Возможно, это понял и Аслан.

— Мы все искали его, бессмертия, — проговорил он неохотно, — Продленные… И тем души раскололи. А теперь ищем души осколки — чтобы склеить. Вот ты, может, свой осколок в сестре увидел. А она в тебе… И пытались вы создать свой собственный мир в себе самих. Но так не получится — мы ведь люди, мы мир не создаем, просто в нем живем. А все наши Ветви — просто варианты этого мира… Так поговорите, разделите грех меж собой, покайтесь и дальше живите. Жить-то по любому лучше, чем умереть.

— Не мир в нас, но мы в мире… Короче, еще ко всему и в ересь впали.

Варнава тяжко вздохнул и указал на пустую стопку, Аслан плеснул туда, тот опрокинул, на сей раз, не закусив.

— Может быть, ты прав… — произнес тихо. — Только мне от этого не легче. Я все ищу достойный способ покаяния…

— Ты знаешь, у кого было самое полное покаяние?

— Знаю — у предателя Бога. Того, который повесился, добровольно убив не только тело, но и душу.

— Так вот: ты — не он.

— Не знаю… Но, кажется, я нашел.

Аслан очень внимательно посмотрел на него, хотел что-то спросить, но тут у входа в юрту послышался сердитый девичий голос.

— Поговорим об этом после, — сказал Аслан. — Вечером время будет.

— Поговорим, — кивнул Варнава. — Тем более, в отличие от вчерашнего, сегодняшний день — мой…

Гела ворвалась в юрту в сопровождении причитающих женщин.

— Не буду надевать это вонючее уродство! — бузила она. — И налысо под него бриться не собираюсь!

Женщины встревожено лопотали на своем языке, протягивая девушке странную конструкцию: войлочную шапочку, к которой крепился парик из натуральных волос. Одна его прядь стояла торчком и помещалась в ярко-красном чехле. В вершину сооружения воткнута была золотая булавка, увенчанная изображением оленя, стоящего на шаре. Сверху надо всем этим возвышалась вообще сногсшибательная конструкция — войлочное перо поболе, чем в полметра. По всей длине башни сей крепилось пятнадцать деревянных фигурок птиц, к низу уменьшающихся в размерах, на манер матрешек.