Наталья Авербух - Напарница

— Кто этот негодяй? — процедил сын синдика, хватаясь за шпагу. — Вы его видели? Запомнили? Скажите хотя бы, где это произошло? Ивона, вы меня слышите?

Дрон Перте схватил меня за плечи и встряхнул, а после наотмашь ударил по щеке, пытаясь привести в чувство.

— Ивона!

— Перестаньте, пожалуйста, — взмолилась я, чувствуя, как силы меня покидают. — Со мной всё в порядке, никто меня даже пальцем не тронул, честное слово.

— Тогда чем вы объясните ваш внешний вид? — спросил сын синдика, подхватывая меня на руки. — И какого дьявола вы делаете на улице, когда вам полагается лежать дома в постели? Я, кажется, запретил вам выходить без спутников и без моего разрешения.

— У меня были дела, — устало ответила я, невольно отдаваясь тому ощущению надёжности, которое шло от крепких рук Дрона Перте. — И, сударь, если у нас об этом зашла речь, забудьте о своём проекте лечения моих запястий. Полагаю, теперь мне хватит ромашковых компрессов.

— Так ты сама справилась? — присвистнул сын синдика, нисколько не раздосадованный нарушением своих планов. — Потому-то и выглядишь как ободранная кошка?

— Я бы попросила вас, сударь! — вяло возмутилась я и закрыла глаза.

— Вот шальная девчонка! — восхитился Дрон Перте. — С такой и дело иметь приятно. Но как ты это сделала?

У меня не осталось сил даже на то, чтобы разомкнуть челюсти, но, если бы силы и были, вряд ли сыну синдика понравилась бы та резкая отповедь, которой заслуживала его фамильярность. К моему облегчению, Дрон Перте не стал добиваться ответа, а только ускорил шаг и пробормотал что-то насчёт глотка коньяка прямо сейчас, чашки шоколада утром и какие-то нелестны замечания относительно негодяев, живущих за счёт женщин в самом буквальном смысле. Наверное, сын синдика не хотел бы оказаться на месте моего напарника. Вот только мне почему-то кажется, напарник как раз таки был бы не прочь оказаться на месте Дрона Перте.

— И больше никогда так не делайте! — оборвал сын синдика и без того непрочную нить моих размышлений. Я устало кивнула.

К людям искусства во всём мире до сих пор сохраняется двоякое отношение. Разумеется, ими все восхищаются, когда, одетые в концертные наряды или сценические платья, они выступают на сцене: в зале погас свет, и видны только фигуры исполнителей. Они — боги, одарившие мир своим вниманием. Их имена у всех на устах, им дарят цветы и, кажется, готовы носить на руках. Но вот представление заканчивается, божества снимают котурны и спускаются со сцены. Быть бы им теперь обычными людьми, как вы и я, но нет. Публичность этой профессии, многоликость актёров и их склонность со сцены объясняться в любви совершенно разным (подчас недостойным!) объектам сделала из актёров, певцов и музыкантов самых настоящих отщепенцев. Так обстоят дела в Острихе, и, до сравнительно недавнего времени, так было и в Дейстрии. Сейчас, однако, времена всё же меняются, и дети знатных семей в обеих странах (и, полагаю, не только в них) могут без помех играть на рояле, петь чувствительные арии или играть в домашнем театре без того, чтобы получить ворох упрёков от старых тётушек и консервативных отцов семейства. А уж живописью (хотя речь, собственно, не о ней) и вовсе занимается каждая третья знатная барышня.

Однако любители — это любители и есть. Хорошенькой девушке, которой перед сном служанка навивает волосы на папильотки, каждый гость, допущенный до домашних концертов, прочит большое будущее, закатывает глаза и твердит: «Ах! Почему бы вам не пойти на сцену? Вы рождены для неё!». Обещания привести «настоящего специалиста», который или которая «послушает, посмотрит и, уж конечно…»

Всё это очень мило, и воспринимается как тонкий, изысканный комплимент, но попробуйте только в самом деле в следующий раз прийти под ручку с импресарио столичного театра! Вас вместе с вашим спутником выставят за дверь быстрее, чем вы успеете представить его всем присутствующим в доме. Однако грешно оставлять красоту только для избранных, и поэтому в Дейстрии повсеместно распространены так называемые открытые домашние концерты (или, скажем, спектакли), на которые заблаговременно рассылаются приглашения всем мало-мальски важным людям в округе. Сооружается сцена, на которой стоит рояль (обычно не слишком хорошо настроенный) или сделанные приходящим дворником за десять филлеров декорации. Если барышня может порадовать гостей только пением, то к роялю садится наёмная тапёрша или кто-нибудь из родных, кое-как вешают занавес и, как «в настоящем театре» подают три звонка. Некоторая вымученность представления даже поощряется зрителями и кажется несомненным доказательством безыскусности игры или пения.