И. Пфлаумер - Проклятие Марены

Я вошла в комнату Рейлея и повернула ключ в замке. Он чуть слышно скрипнул, но от этого звука спящий бургомистр заворочался.

— Ну, здравствуй! — проговорила я, устраиваясь в кресле. Холл подскочил на кровати как ужаленный.

Окончательно распогодилось. Луна светила прямо в окно, и я села в кресло так, чтобы серебристый свет освещал мою фигуру.

— К…Кто… — прошелестел бургомистр, зажигая свечу.

Выглядел он совсем плохо. Костлявые руки подрагивали. Казалось, даже свеча для них — непосильная ноша. Холл взглянул на дверь.

— Все спят. Как думаешь, какие сны им снятся?

— Ты… Эления? Эления, это действительно ты? — в его голосе не было ужаса, на который я рассчитывала.

— А ты надеялся, что я оставлю тебя в покое? — фраза получилась угрожающей. Это были не слова Элении, так говорить могла только Сирин.

— Как ты можешь говорить такое? Зачем ты ушла, Эления? Как ты могла оставить меня? — я уже совершенно ничего не понимала. Рейлей сошел с ума гораздо раньше, чем я планировала!

— Я ненавижу тебя, Рейлей!

— Не говори так. Не говори этого снова! Ты не можешь меня ненавидеть.

— Кто запретит мне? Ты?

— Ты такая красивая, — проблеял Хол, словно не слыша меня. — Такая же юная и здоровая. Почему? Почему всё так несправедливо?

— Несправедливо? — я встала и приблизилась к кровати. — Ты убил меня, Рейлей!

— Ты сама выпрыгнула из окна! Ты сама убила себя и моего ребёнка. Я тебя любил. Я так тебя любил, Эления! Ты такая красивая, светлая… Ты как Лада. Я всегда желал тебя, я боготворил тебя!

— Когда насиловал меня там, в башне? Это твоё боготворение? — я не собиралась обвинять его. Мне нужно было напугать его до умопомрачения. Я хотела, чтобы он плакал и валялся у меня в ногах. Я хотела приходить сюда каждую ночь и видеть его страх. Видеть его ужас и чувствовать, что его жизнь в моих руках.

— Мне нужен был твой свет! — закричал Рейлей, привставая на кровати. — Он и сейчас мне нужен! Ты не видишь, кем я стал? Посмотри — я старый и дряхлый, а ты всё такая же молодая и красивая!

— Я мертва!

— А я, по-твоему, жив? Нет, не надо. Давай не будем снова ругаться. Ты только не уходи. Останься со мной.

Меня начинало трясти. Я понимала, о чём он говорит. Эления и впрямь, казалось, излучала свет. Рядом с ней даже злые собаки становились игривыми щенками. Никто и никогда не держал на неё зла. Она могла помирить даже самых заклятых врагов. Её тихий, нежный голос всегда достигал того, к кому она обращалась. Достигал не ушей, а сердца.

— Почему ты не захотела остаться со мной? Я бы дал тебе всё! Я бы положил к твоим ногам все сокровища этого мира. Почему ты не хочешь остаться со мной? Свет. У тебя был свет я видел его.

— Ради моего света ты запер меня в башне. Убил тех, кого я любила?

— Эления, любимая… Твой свет должен был принадлежать только мне. Ты должна была быть моей. До конца! Я не умею делиться и не хочу учиться! Ради тебя я был готов рискнуть всем. Да я для тебя… Я убил бы сотни людей, если бы это было нужно. Понимаешь? Это всё было только для тебя!

— Для меня? — он действительно верил, что уничтожил всю мою семью ради любви к Элении.

— Я для тебя на всё готов. Я бы вырезал весь город, если было бы нужно! Я всегда получаю то, чего желаю!

Эта пламенная речь потребовала от бургомистра слишком много усилий. Он упал на подушки, тяжело дыша.

Моё сердце ухало где-то в ушах. Я слышала его слова. И это были мои слова. Я видела перед собой себя же. Словно смотрела в кривое зеркало.

— Ты убил меня… Ты убил всех, кто был мне дорог. Ты лишил меня жизни.

— Ты сама лишила себя жизни!

И он был прав. Мир разбился на сотни осколков. Вместе со мной.

— Ты слепец. Глупый, старый, беспомощный слепец.

Не глядя на Рейлея, я вышла из комнаты и закрыла за собой дверь. Коридор расплывался перед глазами. Нет, весь мир расплывался перед глазами. Воздуха не хватало.

Я шла вперёд, не видя ничего перед собой. Открыла парадную дверь и вышла на улицу. Июньская ночь пахла травой. Чуть слышно пели сверчки. Мир был полон жизни, но не капли её не было во мне. "Я убила бы сотни людей, если было бы нужно!" "Я всегда получаю то, чего желаю!"

Не до конца осознавая что делаю, я сняла платье. Осталась в рубашке, брюках и сапогах. Платье и парик бросила в мешок, перелезла через стену и пошла вперёд. Остановилась, только услышав тихое ржание. Я понятия не имела, где нахожусь. Похоже, я зашла в торговый квартал и оказалась у таверны. Пить не хотелось. Мне не хотелось вообще ничего. Тёплые лошадиные губы ткнулись мне в плечо. Я бросила мешок, отвязала жеребца и помчалась вперёд, не разбирая дороги.

Часть 4

Мелочи. Глупые, ничего не значащие мелочи, из которых, оказывается, и состоит жизнь. Одноглазый с колодой в руке, сидящий на деревянном бочонке. Давным-давно кто-то из проигравших, не решившись выместить зло на великане, отыгрался на бочонке. Пнул так сильно, что сломались доски. С тех пор бочонок чуть покачивался, и только Одноглазому удавалось сидеть на нём и не заваливаться на бок.

Орин, перебирающий струны мандолины летним вечером, когда воздух наполнен стрекотанием кузнечиков и вокруг лампады кружатся мотыльки. Светлые волосы, скорее белые, чем золотистые, собраны в низкую косу. Непослушные прядки выбиваются из плетения и цепляются за блестящую серьгу в левом ухе. Чистый голос, такой же серебристый, как волосы, и глубокий, как глаза, поднимается куда-то ввысь, в бездонное майское небо.

Патрон. Его мощная, словно стальная фигура на искалеченных ногах. Вот он составляет очередной план нападения вместе со Штормом и Соловьём. Стоит прямо, двигаются только руки и губы. И все знают, как тяжело ему стоять всё это время, но молчат. Молчат, отказываясь замечать малейшую слабость за «батькой». И он говорит-убеждает-обсуждает, а я сижу в своём углу и боюсь услышать, что мощный бас дрогнет от напряжения. Но нет, я так и засыпаю под размеренный полушепот с мыслью: "Он снова выдержал. Прошел ещё один день".

Высокий, худой парень с чёрными, как смоль волосами. Как же его звали… Алиан, Ален? Да, Ален. Он прибился к Кулаку чуть раньше Шторма. Кажется, он был учеником ювелира. Его убили при очередном налёте. Я запомнила этого парня только потому, что он сделал мне первый в жизни подарок. Подарок не краденый, не снятый с остывающего трупа. Ален перековал для меня одно из украденных ожерелий. Сделал тоненькую цепочку и медальон. Подарок потерялся вскоре после его гибели.

Ройко. Друг, почти брат. Неужели он действительно любил меня? Я не видела этого. Я ничего не видела, только золото. Только месть.

Я сама себя ослепила. Как дерево, не проснувшееся по весне. Оно просто не замечает, что зима кончилась, что мир ожил. Оно всё ещё в трескучем морозе и снежных сугробах, хотя зима давно отступила. Холл не уничтожил меня. Да, он лишил меня того, что было мне дорого, уничтожил людей, которых я любила, но потом я, как верная его ученица, начала отравлять свою же жизнь. Не он — я сама пустила по своим венам желчь вместо крови. Отвергала тех, кто мог согреть меня, отвергала тех, кто мог изменить мою жизнь и изменить меня саму. Он не разрушал меня — я сама с этим прекрасно справилась. Восемь лет. Восемь лет, наполненных только жаждой мести. Всё, что от них осталось — крохотные бусинки обрывочных воспоминаний. Сколько их? Пять? Десять? За это время можно было собрать роскошное ожерелье, но я, как глупый ювелир, отбрасывала всё. И то, что было действительно дорого, и то, что не имело ни малейшего значения. За восемь лет у меня не накопилось бусин даже на крохотное ожерелье памяти. Только обрывки и мелочь. Будто и не жила эти восемь лет.