Дмитрий Щербинин - Пронзающие небо

– Посмотрите на это дивное небо. Посмотрите, на эти звезды, которыми все оно усеяно. Каждая из этих звездочек неповторима, а собранные воедино они столь прекрасны, что могут излечить самую больную душу. Надо только уметь смотреть на эту красу….

Подбежал запыхавшийся Жар, и скорбно опустив голову, остался стоять в стороне. Ольга вновь заплакала, плакал и Алеша, плакал и Соловей, но то были не слезы отчаяния, а слезы печали, слезы расставания друзей. Соловей шептал:

– Запомните эти мгновенья. Запомните небо, а потом когда будут вас смущать богатства земные, золото да каменья вспомните его: вечное небо. Вспомните, и все богатства и власть, которую некоторую так любят, покажется вам чем–то таким маленьким–маленьким, просто соринкой рядом с этой бесконечностью. И все страсти людские – Ничто! – Пустотой они представляются в конце этого пути… Вот жизнь моя закончена и все страсти мои, все дела мои теперь представляются мне лишь кратким мгновеньем – как снежинка я витал.

– Как снежинка… – вслух повторил свои мысли Алёша.

Некоторое время Соловей оставался недвижим, затем подозвал коня:

– Вихрь, пойди сюда.

Вороной конь подошел и склонил голову над своим хозяином, Соловей посмотрел в его печальные глаза и сказал:

– Вихрь, друг, служил ты мне верой–правдой, сослужи же и в последний раз, возьми этих ребят и вези их куда они пожелают, а потом будь свободен, скачи в свои родные раздольные степи к своему вольному табуну!

Вихрь понимающе кивнул и отошел на шаг. Соловей стянул с пальца перстень с изумрудом и протянул Алеше:

– Возьми – это чтоб вы в дороге не голодали. Ну все, мне пора…

Соловей, вздохнул умиротворенно и остался лежать недвижимым с глазами устремленными на звезды… А потом глаза потухли и лишь пустая оболочка лежала перед ребятами.

Оля, роняя слезы, провела ладошкой – закрыла эти потухшие большие глаза, а потом встала и посмотрела вдаль: левая часть полянки уходила ровный спуском вниз – видно в летнюю пору там бежал ручеек и деревья расступились, образуя неширокую просеку. Там внизу лежало покрытое льдом озеро, а еще дальше за озером виднелись маленькие мигающие огоньки – Дубград.

– Смотри, – прозвенел ее голосочек и обернувшись Алеша увидел звездочку, которая прочертила небо и скрылась за дальними лесами.

– У нас говорят, что каждая такая звездочка – это душа, которая падает на нашу землю в тело только что родившегося младенца. А когда кто–нибудь умирает зажигается новая звезда, только этого никто не видит, ведь на небе так много звезд…

Но ночь, принесшая так много смертей уходила, близился рассвет и вот уже загорелся горизонт, и самые слабые звезды начали одна за другой таять.

Алеша устало вздохнул и сказал:

– Нам надо похоронить Соловья. А потом мы продолжим наш путь. Но перед всем этим должно отдохнуть мое тело – после всего этого сил нет, ноги подгибаются, тянет меня к земле, тянет!..

Он уже почти повалился на землю, но упёрся в неё локтем – удержался ещё в этом мире.

– Оля, подожди, не дай мне заснуть… Ещё кое–что…

И девушка, которая не смела выпустить из рук мирно спящего малыша, подошла, согрела свои тёплым дыханием.

– Что, Алёшенька, что я могу сделать?..

– Оля!.. – продираясь сквозь сковывающие объятия сна, выкрикнул Алёша. – Оленька, я не знаю, что там меня ждёт, ведь… Выслушай меня…

– Да, да, Алешенька – я слушаю. Всё что смогу – всё сделаю для тебя…

– Ты всё–таки должна сшить платочек. Один единственный платочек – я ещё не знаю зачем, но он понадобится мне. Оля – на этом платочке ты должна отобразить звёздное небо.. Молю тебя, Оля!..

– Хорошо, хорошо, миленький – я постараюсь. Мне бы только иголку найти.

Оля говорила ещё какие–то нежные слова, но Алёша её уже не слышал.

* * *

В двух метрах от Алёшиных глаз появилась вся покрытая плавными выступами и впадинами гладкая поверхность, цвет который представлял собой смесь всех оттенков – от светло–серого и до непроницаемо чёрного; тут же и голоса: сотни плотно сплетённых, возбуждённо что–то говорящих голосов нахлынули на него. Поверхность дёрнулась, рванулась на Алёшу, однако юноша так и не столкнулся с нею: сразу с десяток рук подхватили его, поставили на ноги.

Алёша ещё не пришёл в себя, однако же сразу понял – вокруг происходит какое–то неустанное, титаническое движение; и он сразу же начал идти, потому что понял – если хоть на мгновенье задержится: сметёт его эта живая река. Вокруг по–прежнему возбуждённого говорили, восклицали – чьи–то руки дотрагивались до его тела, плеч, головы – щупали, хотели убедиться в его реальности, и, как убеждались – сразу отдёргивались, говорили ещё более возбуждённо; но только слишком много было этих слов, и Алёша ещё не понимал… Наконец огляделся – вокруг десятки одинаковых лиц – те самые фигуры, которые были на голову выше его. Только уже не прежние – не оплавленные восковые слепки; лица хоть и одинаковые, но всё же – резче очерчены черты; во всех хоть и одна, но всё же дума, устремление какое–то. И наконец Алёша разобрал, что они выкрикивали:

– Вернулся!.. Он вернулся!.. Вернулся!..

Он слышал, что крик подхватывают сотни иных голосов, и всё дальше и дальше разноситься он – там уже тысячи, сотни тысяч – словно исполинский, над всем мирозданием нависший вал рокотал там. Алёша уже предчувствовал то, что он увидит, и он кричал, боясь, что его не услышат за этим валом голосов:

– Подымите меня на руки!!!

Его услышали – тут же подхватили, и держали на вытянутых руках: во все стороны, на сколько глаз передвигалась плотная, исполинская река из несчётного множества людей – они шли плотно – и все одинаковые, и все рокотали в тёмном, морозящем воздухе это нескончаемое: «Он Вернулся!.. Вернулся!.. Он Вернулся!..» И, когда его подняли, то все, кто шёл позади или сбоку – все обернулись к нему, многие руки протянули, но никто однако ж не сбился с шага – это двигался один человек. Алёша продолжал оглядываться, и вскоре приметил, что из мрака выступает исполинский, но всё же покорно прильнувший к основной поверхности, слившийся с нею горный хребет, и понял Алёша, что это – оплавленное рёбро, которое пало и… Нет – несмотря на свою величину, оно не перегородило дорогу – вскоре Алёша приметил, что на хребте этом происходит беспрерывное мельчайшее движение – бессчётное множество человечков подходило, карабкалось, пропадало за гребнем. А вокруг всё кричали, славили его – в голосах чувствовалось искреннее счастье. Так продолжалось некоторое время, в течении которого ничего не изменилось; а из–за размеренности всеобщего движения даже стало казаться, что они стоят на месте. Наконец это стало невыносимым – Алёше подумалось, что эдак его могут нести да славить долгое–долгое время, много ночей – будут всё также кричать славить; и будет он ползти в этом скелете, тогда как должен как можно скорее прорываться к воротам, за которыми златился мир его снов. И он закричал: