Дэниел Абрахам - Предательство среди зимы

Когда Маати ушел с их первой встречи, Ота не сомневался, что убедил его и поэт их не предаст. Жаль только, что тогда Ота не привел свои мысли в порядок. Поддался чувствам и больше заботился о своей лжи про сына Лиат, чем о чем-либо еще. С тех пор у него было время подумать, и на волю вылетел целый рой других поводов для беспокойства. Сегодня он лег спать за половину свечи: составлял список всего, что необходимо учесть в дальнейшем. Спокойней ему не стало.

— Ожидание всегда дается трудно, — заметил Амиит. — Тебе, небось, кажется, что ты снова в башне.

— Там было проще. По крайней мере я знал, что будет дальше. Как я хочу отсюда выйти! Если бы я мог слушать самих людей… За полвечера в подходящей чайной я выведал бы больше, чем за дни сидения тут. Да, на нас работают лучшие люди Сиянти. Но знакомиться с чужими донесениями — не то, что узнавать самому.

— В том-то и состоит большая часть моей работы — догадаться об истине по десятку противоречивых донесений. Это нужно уметь. Поупражняешься.

— Если все хорошо кончится, — сказал Ота.

— Да, — согласился Амиит. — Если хорошо кончится.

Ота наполнил оловянную кружку водой из каменного графина и снова сел. Вода была теплой, на дне виднелся тонкий слой песка. Ота пожалел, что это не вино, но тут же оттолкнул от себя эту мысль. Сейчас ему как никогда в жизни надо быть трезвым. И все же тревога росла. Он поднял глаза и встретился с вопросительным взглядом Амиита.

— Нужно составить план на случай провала, — сказал Ота. — Если все затеяли Ваунёги и Совет даст им власть, они отмоются от любых преступлении. А семьи, которые оказали им поддержку, получат деньги за молчание. Если выяснится, что Даая Ваунёги убил хая ради возвышения сына, а половина семей утхайема взяла за его поддержку деньги, виноваты окажутся они все. И тогда не будет иметь значения, что я прав.

— Еще есть время, — возразил Амиит, но отвел глаза.

— А что случится, если нас постигнет неудача?

— По обстоятельствам. Если нас обнаружат до того, как мы вступим в игру, всех перебьют. Если Адру успеют назвать хаем, мы попытаемся незаметно сбежать.

— Ты позаботишься о Киян?

Амиит улыбнулся.

— Я надеюсь помочь тебе самому выполнить этот долг.

— А если не выйдет?

— Тогда конечно. При условии, что останусь в живых.

Снова постучали. Открылась дверь, и вошел какой-то юноша. Ота узнал его по собраниям в Доме Сиянти, но имени не вспомнил.

— Идет поэт, — сообщил юноша.

Амиит поднялся, принял позу, какой прощаются друзья, и ушел. Молодой человек последовал за ним, и дверь осталась приоткрытой, Ота допил воду; песок застрял в горле.

Маати вошел медленно. В его лице и движениях угадывалась робость, как у человека, который сейчас услышит весть, несущую добро, зло или нечто невообразимое, отчего добро и зло смешаются так, что нельзя их будет расцепить. Ота жестом указал на дверь, и Маати ее закрыл.

— Ты посылал за мной? — спросил Маати. — Опасная привычка, Ота-кво.

— Знаю… Прошу, садись. Я тут думал… О том, что делать, если все пойдет плохо.

— Если ты потерпишь неудачу?

— Я хочу подготовиться ко всему. Прошлой ночью мы с Киян говорили, и мне кое-что пришло в голову. Найит? Так его зовут, верно? Вашего с Лиат сына?

Выражение лица Маати было отстраненным и обманчиво спокойным, но в его холодном взгляде Ота видел боль.

— И что?

— Он не должен быть моим сыном. Что бы ни случилось, он твой.

— Если ты не займешь место своего отца…

— Если я не завоюю трон, а люди решат, что сын мой, его убьют, чтобы убрать наследника. Если я стану хаем, у Киян может родиться сын. И битва за престол начнется в новом поколении. Найит — твой сын. Иначе нельзя.

— Понимаю.

— Я написал письмо — похожее я отправлял Киян из Чабури-Тана. Там написано о ночи, когда я покинул Сарайкет. Якобы ночью я вернулся в город и нашел вас вместе. Зашел в ее комнату, а вы лежали в постели. Понятно, что я к ней не прикоснулся и не мог быть отцом ребенка. Киян спрятала письмо в свои вещи. Если нам придется бежать, мы заберем его и найдем способ обнародовать — может, оставим на ее постоялом дворе. Если нас найдут и убьют прямо здесь, письмо обнаружат вместе с нами. Ты подтвердишь эту историю.

Маати сложил пальцы домиком и откинулся на спинку кресла.

— Ты положил письмо в вещи Киян-тя на случай, если ее убьют? — переспросил он.

— Да, — ответил Ота. — Я стараюсь поменьше об этом думать, но знаю, что она может погибнуть. Твоему сыну незачем умирать вместе с нами.

Маати медленно кивнул. Ота видел, что он борется с каким-то чувством — печалью, гневом, радостью?

Следующий вопрос оказался именно тем, которого Ота страшился уже много лет.

— Что тогда было на самом деле? — спросил Маати тихим, приглушенным голосом. — В ту ночь, когда погиб Хешай-кво. Что случилось? Ты просто уехал? Увез Мадж? Ты… это ты его убил?

Ота вспомнил, как шнур впивался ему в руки, как Мадж отказалась, и ему пришлось взять все на себя. Эти несколько мгновений преследовали его уже много лет.

— Он знал, что его ждет, — сказал Ота. — Знал, что это необходимо. Если бы он остался жив, последствия были бы хуже. Хешай был прав, когда тебя отговаривал. Хай Сарайкета обратил бы андата против Гальта. Погибли бы тысячи невинных людей.

А потом ты бы носил это ярмо. Сидел бы в пыточном ящике, как Хешай все те годы. Хешай это понимал и ждал, когда я его убью.

— И ты его убил.

— Да.

Маати молчал. Ота чувствовал слабость в коленях, но не поддавался ей.

— Худший поступок в моей жизни. Мне постоянно он снится. Даже сейчас. Хешай был хорошим человеком, но то, что он воплотил в Бессемянном…

— Бессемянный был частью своего создателя. Как все андаты. По-другому не бывает. Хешай-кво ненавидел себя, и это нашло выражение в Бессемянном.

— Все иногда себя ненавидят. Однако не часто платят за это кровью. Ты знаешь, что будет, если меня раскроют. Убийство хая побледнеет рядом с убийством поэта.

Мати медленно кивнул и, продолжая кивать, заговорил:

— Я спросил не ради дая-кво. Ради себя. Когда умер Хешай-кво, Бессемянный… пропал. Я был с ним. Он спрашивал меня, простил бы я тебя. Если бы ты совершил страшное преступление, как то, что он сотворил с Мадж. И я сказал ему, что простил бы. Простил бы тебя, но не его. Потому что…

Они замолчали. Глаза Маати стали темными, как уголь.

— Потому что? — переспросил Ота.

— Потому что тебя я любил, а его нет. Он сказал: как жаль, что любовь важнее справедливости. И добавил, что ты меня простил. Это были его последние слова.

— Простил за что?

— За Лиат. Что я увел у тебя девушку.

— Наверное, да, — сказал Ота. — Я на тебя злился. Хотя в глубине души чувствовал… облегчение.

— Почему?