Ника Ракитина - Ясень

Они спасались в воду. Видя это, побежали остатки отряда, который все утро лез на северную стену и обстреливал перевесом кутафью.

Падали обземь дивы.

Тлели кусты вдоль Ставы, летела сажа, тянулся удушливый дым. Горело бы и перед кутафьей, но там нечему было гореть.

В пыли, среди вытоптанной травы остатки рати Мелдена гнали страшнее, чем гонят зверя, вминали копытами в топкий берег, загоняли во вспененную воду, перехватывали на опушке, как неводом, чтобы не просочился ни один. А когда уцелевшие бросились через реку вплавь, из ольхи и лещины правобережья выступили лучники рыцаря Горта и спустили тетивы. Течение выбрасывало на излучине только мертвых. Мелден предал прежних богов, а новые предали его. И сирины не в срок, хохоча, рыдали над убитыми. Не разбирая, где свои, а где чужие…

— Из-ба-витель-ница… от…пусти…

Слеза текла по небритой щеке. Шатун бился в удерживающих его руках так, что его примотали к столу. Оторванная от других раненых Леська что-то делала сейчас с его ногой. А еще в него влили не меньше кварты вина, и он был мутно пьян. Но видел, как полуденное солнце почти отвесно падает сквозь пролом крыши. И путано, как из колодца, в который бросили камень — лицо Золотоглазой. Лицо было искажено, точно застыло между плачем и смехом. Шатун больно стиснул ее запястье.

— Глазастая… морок тебя! Ты добилась… умеешь выбирать… людей. Я… сделал… — язык и губы не повиновались, слова выходили невнятно. — …С быдлом… кнехтов… обученных… в железе.

— Заткнись! — рявкнула Леська.

Он вяло шевельнул рукой: отстань.

— Сдохну. Но ты… Знич, кто там… пусть хранят. Верю. Тебе… в тебя… дура…

Потому что Керин заревела, уткнувшись ему в грудь грязным, закопченным, исцарапанным лицом.

— Не… надо, — сказал Шатун отчетливо. — Они не должны… тебя… такую… видеть.

Глава 13

Мэннор остановился у столика менялы. Тот долго не поднимал увенчанной кожаным колпаком головы, делал вид, будто целиком поглощен подсчетами. Потом, не торопясь, оборотил к купцу сморщенное хитрое лицо.

— Славный рыцарь, чем могу служить?

Грубая лесть царапнула. Мэннор швырнул на столик кошель:

— Мне нужны коровки.

Меняла быстро закивал. Высыпал из кошеля деньги. Разглядывал, близко поднося к глазам, ощупывал, тряс в ладонях, прислушиваясь к долгому звону. Взвешивал на маленьких весах. Некоторые пробовал на зуб.

— Края посечены, полного весу нет, — пробурчал он, понимая, что терпение ждущего истощилось. — Думаю… по две из пяти, а? — и собрался стряхнуть серебро в ящик.

Мэннор положил ладонь на столик:

— Побойся богов, иноземец.

Меняла оглянулся в поисках стражи.

— Г-господин…

Купец медленно собрал деньги в кошель, вырвал из рук менялы судорожно сжатый серебряник, бросил туда же и повернулся уйти.

— Гра-абят! Лю-уди!

— Ах ты! — Мэннор за ворот рванул негодяя к себе. — Слушай, скряга… Я тебя с землей…

Отшвырнул, брезгливо вытер руку о штаны.

Меняла провожал Мэннора злым взглядом, сидя возле опрокинутого столика, и только когда убедился, что тот уже достаточно далеко, завопил во всю мочь:

— Караул! Чтоб тебе повылазило, помет собачий!

Собравшаяся толпа гоготала. Мэннор не обернулся: всем известно, что менял и рыбных торговок не переорать.

Задумавшись, купец медленно пересекал площадь и не услышал ни окрика, ни топота копыт. Сильный толчок отбросил Мэннора к стене. Сверху прозвучал смех. Всадница в сопровождении четырех пеших слуг пронеслась мимо и вдруг, осадив коня, обернулась. Ветер играл ее длинными ореховыми прядями, вызывающе смотрели глаза, зеленые, как камешки на сбруе и тяжелом платье.

— Эй, ты! Где слобода златоделов?

Мэннор прикусил губу.

— Ты оглох?

И смех — ледяной, тревожащий, недоступный. Он вскинул голову, одарив женщину взглядом небывалой сини. Смех застыл на ее губах. Женщина отпустила поводья, заслонила волосами лицо:

— Не смотри… так…

— Вернись назад, насмешница, через пять домов на шестой выедешь к Ясеньке. Увидишь Старшинскую Вежу — и направо. Не заблудишься.

Женщина кивнула. Встряхнула головой, сощурилась:

— Во-о-ин… Увидимся… Я — дама Тари.

И улыбка, как удар ножа.

Мотнула слугам, кинула деньгу. Вздыбила коня. Исчезла.

Мэннор увидел еще всплеск зеленого над белым конским хвостом, а потом долго стоял, слушая, как тает в воздухе русалочий смех.

Затих вдалеке стук копыт, в знойной тиши медленно прогудело полуденное било, и Мэннор, наконец, очнулся. Подобрал и вытер от пыли кинутый золотой. На него посмотрела кшиша — толстолапая раскосая кошка с диким норовом. Мэннор вгляделся в прищур звериных глаз и вспомнил вдруг, что видел кшишу на чьем-то гербе. Только вот где и на чьем?

Если бы не косящатое окошко, настежь открытое ветру, Мэннор бы решил, что это кладовая — тесное пространство было полностью заставлено ларями, сундуками, сундучками, ларчиками, шкатулами, громоздившимися друг на друге. Между ними чудом втиснули стол. Один из ларей служил сиденьем. Низкая, обитая железом, дверца, открываясь, каждый раз билась об угол стола, за годы преизрядно его измочалив.

Втиснуться в комору можно было лишь боком, да и двоим, крепким мужчинам было в ней тесно. Хорошо еще, что потолок высок: не надо помнить, чтобы пригибаться все время. Мэннор и не знал, что в Старшинской Веже сыщется такой закуток.

Впрочем, он многого не знал.

— Садись, — велел через плечо Берут.

Легче сказать, чем сделать. Мэннор с натугой переставил на стол несколько окованных железом коробов, отодвинув подсвечник с оплывшей свечой и охапку долговых палочек, схваченных кожаным ремешком с биркой. Сел на освободившийся ларь. Рядный начальник же ворковал над выставленной на подоконник клеткой с голубями, подсыпал пшено, оглаживал потрепанные перья. Насколько Мэннору было видно из-за широкой спины старейшины, голуби были из лучших — с мохнатыми лапами и широкими крыльями. Довольные лаской, они громко гулькали в ответ.

— Ты почто менялу бил, сынок?

Мэннору захотелось выругаться.

— Что, нажаловался уже?

— Добрые люди сказали. Сам-то не захотел. Ты у нас птица высокая.

— Повыдирать бы языки этим "добрым людям".

Берут захлопнул дверцу клетки и повернулся к купцу:

— От добрых людей добрая польза, — рядный начальник вытянул из охапки палочку и стал ногтем водить по зарубкам. — Девка-бес, эта твоя сегодняшняя.

— Она не моя.

Берут хохотнул горлом.

— Ну, и дурак. К такой — и мертвец в постель полезет.

— Ты меня за этим позвал? — Мэннор встал.

— Да неужто не любопытно, кто она и откуда?

— Любопытно.

— Это — Тари из рода Эстара Тулейского. Когда его отравили в день свадьбы, якобы по приказу Незримых, род пришел в упадок. Прямых наследников по мечу не осталось… Да, нищая девка почти, зато гонору…