Ника Ракитина - Крипт

Похоже, строители тоже успели об этом подумать. Потому как с продолжением допроса их пушистость в глазах друг у друга резко повысилась, а души стали белее горного снега. И виноватым мог быть в террористическом акте только приблуда-нищий. Они его жить в притворе пустили, и хлеба давали — когда мешок с цемянкой или кирпичи поднесет. Иной раз и так давали, по доброте души — божий все же человек. А этот гад крамолу ковал и по ночам доску перепиливал. Никто не видел, конечно, но кому бы еще пилить? Им на власть покушаться и такой подряд терять не с руки. По миру пойдут, и с женами, и с детьми, включая любезную ренкорцам бабушку.

Болард с их доводами согласился, попенял, велел строителей высечь и отпустить. А они шапки мяли да кланялись. Отпусти просто так — пожалуй, обиделись бы еще. Барон же с конной стражей поехал брать нищего. Тот и не пробовал бежать, сидел у позолоченной солнцем церковной стены, поджав под себя обмотанные тряпками ноги, не спеша ел хлеб, крошил голубям. Они цветной грудой копошились у колен, ворковали, перебегали с места на место, даже клевали хлеб с руки. «Террорист» улыбался в русую круглую бородку, и ничего, кроме солнца и голубей, не замечал.

Дон Смарда наехал конем, нарушив идиллию. Голуби недовольно поднялись на крыло.

— Вставай. Поедешь с нами.

Нищий поднял глаза: темные, опушенные ресницами, на грязном загорелом лице они смотрелись странно, как и улыбка, что медленно становилась кривой. Он стряхнул остатки хлеба с ладони.

Стражники вздернули хромца под локти. Болард отшатнулся от липкой вони, брезгливо ткнул пальцем в лохмотья, на которых нищий прежде сидел:

— Обыскать!

Подчиненные набросились на тряпки и скоро с торжеством протягивали главе тайного сыска пачку мелко исписанной ноздреватой бумаги. Болард протянул за ней руку в латной перчатке, в то же время внимательно следя за арестованным. Тот, было, дернулся, и поник. Дон Смарда пробежал листы глазами, скривил губы:

— Ты что, святой Матвей?

Пленник молчал.

Он молчал на первом допросе и так же молча спустился в камеру, когда Болард сказал, что должен ознакомиться с его бумагами прежде, чем продолжить дознание и вынести приговор. Если б не многочисленные показания мастеровых, дон Смарда счел бы узника немым.

Солнце играло на золотых книжных корешках, облизывало бронзу массивного чернильного прибора и оковку письменного стола. Чадил очаг. В кабинете пахло воском и горьковатым ясеневым дымом. Ветерок, залетая в приотворенное окно, шевелил на столе желтоватые допросные листы. Примерно таким же желтым было лицо казначея и секретаря капитула Аллояра Вариса с навечно застывшим на нем выражением брезгливости, точно во всякой чернильнице, куда Варис обмакивал перо, непременно находилась муха. При этом писал Аллояр быстро и грамотно, почерк имел каллиграфический, и хорошо знал языки, включая древние.

— Недоконченный пасквиль, именуемый "благовестием", — ноготь Вариса перевернул страницу, — начало поэмы на счете из зеленной лавки… продолжение отсутствует… И тому подобное. Личность преступника нами установлена. Огласить?

Ивар кивнул. Секретарь развернул широкий ноздреватый лист и с кривым выражением на лице принялся зачитывать:

— Кара-д-Анхель, без определенных занятий; происхождения, предположительно, ренкорского; лет с виду 30–35 или около того, волосы темно-русые, стриженые, бородка круглая, глаза карие, телосложение обыкновенное ближе к тщедушному…

— Кара-д-Анхель, — Болард с кислым видом приподнял брови, — "Лик ангела". Вот уж повезло!

Консул предупредительно поднял руку.

— …кроме того известный как Варкяйский Лебедь…

— Как?

— Они что, сбесились? — Болард, определяя интеллект следователей, покрутил пальцем у лба. Потянул к себе бумагу. Аллояр держал крепко. — Где Варкяй, а где Ренкорра?!

— На юго-западе.

— Дайте сюда, — Ивар властно протянул руку. Пробежал лист глазами.

— Приведите его ко мне.

Аллояр с Болардом переглянулись. Секретарь обиженно пожал плечами: этого я и боялся. Кястутис, глядя на их ужимки, хмыкнул.

Дождался, пока узника доставят. Твердым жестом отправил прочь и Боларда, и возмущенного секретаря, и стражу. Вздохнул и стал пристально рассматривать Варкяйского Лебедя. А тот, ничуть не смущаясь, глядел на князя.

Были они примерно одногодки — и все же различались, как земля и небо. Князь — против тщедушного бродяги в вонючих лохмотьях. Руки Кара-д-Анхеля были скованы короткой цепью, которая непрерывно звякала — так как он безудержно чесался: или от напряжения, или от голодных клопов, сбежавшихся на него в камере.

Ивар тряхнул звоночек, велел влетевшему охраннику:

— Раскуйте и вымойте. Я подожду.

Примерно через полчаса поэт опять появился в кабинете: опрятный, немного неловкий, то и дело приглаживающий на темени влажные волосы. Князь положил на стол перед ним заляпанный бурым томик в синей с серебром обложке:

— Это — твое?

В глазах Кара-д-Анхеля мелькнуло непонятное выражение. Губы искривились кощунственно и нежно. Пальцы с обкусанными ногтями легли на переплет. С шелестом голубиных перьев перевернулись страницы.

Спутаны сосен янтарных стволы,

Мечутся белок рыжие стрелы

И на песках — ослепительно белых —

Серые спят валуны.

— Перевод лучше, чем оригинал.

Поводил корявым пальцем по присохшим пятнам на обложке:

— Это кровь владельца? Ты решил меня напугать?

— Это кровь моего друга. Когда… его убили, книжка выпала. Я ее поднял — не заметив, что рука в крови.

Какое-то время Лебедь смотрел на Ивара, приподняв округлые брови. Пухлые губы кривились.

— Руки лучше обагрять кровью врагов, верно? Слушая тебя, взрыдать хочется от умиления. Но я не буду.

— Почему?

— Заставить человека признать свои грехи — все равно что с ветряными мельницами воевать.

— И много их у тебя? — краем губ улыбнулся Ивар.

— Мельниц или грехов?

Князь откинулся к спинке кресла и от души рассмеялся.

— Ты тоже садись.

Кара-д-Анхель расправил ладонь:

— Как можно! Я тебе мебель испорчу!..

— Садись!!

— Ты так же упорен в проповеди слова Божьего?

Ивар положил локти на стол, подпер скулы руками:

— Это для тебя важно? Пусть судят люди.

Варкяйский Лебедь обнажил гнилые зубы:

— Люди? Люди спят. И зрят в тебе воина Господа в сиянии брони. Но однажды они проснутся и подойдут ближе — и что они увидят тогда?

Он потянулся через стол, погладив бархат консульского рукава, заскорузлыми пальцами поворошил на запястье кружево.

— Есть ли море за пеной?

— А как думаешь ты?

Варкяйский Лебедь покрутил головой.

— Разве мы о том говорим? Твои люди спрашивали меня, перепилил ли я доску лесов, чтобы камни упали.