Роберт Сальваторе - Дух демона

Альюмет приложил к губам палец.

— Ему незачем об этом знать, святой отец, — лукаво сказал он. — Но на просторах Мирианского океана, когда бушуют ураганы и накатывают волны, что в два раза выше человеческого роста, я молюсь своему Богу, — подмигнув, добавил он. — И потом, знаете, Бог моей земли и вашей — они не слишком-то различаются. Перемените одеяние — и священник станет ятолом.

— Стало быть, ты обратился в нашу веру по соображениям удобства, — с некоторой укоризной произнес Джоджонах.

Альюмет пожал плечами.

— Я молюсь своему Богу.

Джоджонах кивнул и ответил широкой улыбкой, затем стал пробираться в капитанскую каюту.

— Мой юнга вам все покажет, — крикнул ему вслед капитан.

Когда магистр открыл дверь каюты, юнга сидел на полу и играл сам с собой в кости. Увидев незнакомца, мальчишка, которому было не более десяти лет, засуетился и с виноватом видом собрал кости. Еще бы, его застали отлынивающим от своих обязанностей.

— Мэтью, помоги нашему другу устроиться, — послышался голос Альюмета, — И позаботься о нем.

Джоджонах и Мэтью долго и неспешно разглядывали друг друга. Одежда мальчика была поношенной, как почти у всех матросов на кораблях. Однако все сидело на нем очень ладно, лучше, чем на большинстве матросов, которых доводилось встречать магистру. И, в отличие от большинства юнг, этот мальчик был чище. Его выбеленные солнцем волосы были аккуратно подстрижены. Кожу юнги покрывал золотистый загар. Единственным, что сразу бросалось в глаза, была черная нашлепка на его предплечье.

Джоджонах представил себе величину раны и подумал: ох и больно же тогда было мальчишке. Нашлепка появилась в результате применения одной из «медицинских» жидкостей, имевшихся на каждому корабле, — смолы. Таких жидкостей насчитывалось три: ром, смола и моча. Ром помогал убивать червей, неизбежно заводившихся в провизии, а также коротать длинные и праздные часы плавания. Мочу использовали для мытья тела, головы и стирки. Но какой бы отвратительной ни была эта жидкость, ее запах отступал перед мучениями, связанными с жидкой смолой. Смолой заливали раны и порезы. Вот и Мэтью где-то поранил предплечье, и матросы, не имея других снадобий, залили его рану смолой.

— Можно мне посмотреть твою рану? — ласково спросил Джоджонах.

Мэтью помешкал, но не осмелился перечить и осторожно поднял вверх руку.

Искусная работа, отметил про себя магистр. Смола была залита вровень с кожей, и нашлепка скорее представляла собой аккуратную черную заплатку.

— Болит? — спросил Джоджонах.

Мальчик решительно затряс головой.

— Он не разговаривает, — объяснил недоумевающему Джоджонаху появившийся Альюмет.

— Твоя работа? — спросил Джоджонах, указывая на черный круг.

— Нет, это Коуди Беллауэй, — ответил Альюмет. — Когда мы в море, он у нас за лекаря.

Магистр Джоджонах кивнул и больше не стал задавать вопросов. Но черная нашлепка на предплечье Мэтью не давала ему покоя. Сколько гематитов лежит мертвым грузом в Санта-Мир-Абель? Пятьсот? Тысяча? Во всяком случае, число их значительно, и Джоджонах это знал. В свои молодые годы он занимался подсчетом этих камней — самых распространенных среди самоцветов, привезенных за все годы экспедиций на Пиманиникуит. Большинство мелких магических камней обладали гораздо меньшей силой, чем те, которые караван брал с собой, отправившись в Барбакан. Но сколько добра они способны были бы принести, если бы их раздать по кораблям и обучить одного-двух человек из команды использовать их целительные силы. Будь у него гематит, Джоджонах с легкостью мог бы исцелить рану Мэтью с помощью магии, а не смолы. Незначительное усилие, а сколько страданий и боли мог бы избежать этот мальчишка.

Размышления увели Джоджонаха еще дальше. Почему бы в каждом селении не иметь по гематиту? Если не в каждом, то хотя бы в одном на округу. И почему бы не найти среди местных жителей тех, кто способен к целительству, и не научить их пользоваться силой камней?

Джоджонах никогда не говорил об этом с Эвелином. Но почему-то он знал: если бы выбор принадлежал Эвелину Десбрису, тот распорядился бы раздать мелкие гематиты по городам и селениям и открыл бы некоторые секреты магии для простых людей. Во всяком случае, он согласился бы отдать камни, слишком слабые для разного рода дьявольских нужд, например таких, как одержание. Словом, те камни, которые годились для добрых дел и были слишком слабы для злодеяний.

Джоджонах знал: будь у Эвелина такая возможность, он сделал бы это, однако Маркворт никогда не дал бы ему подобной возможности!

Магистр провел рукой по белобрысой голове мальчика и попросил, чтобы тот проводил его в каюту. Альюмет покинул их и пошел готовиться к отплытию.

Вскоре «Сауди Хасинта» вышла из Бристоля. Ветер быстро надул паруса каравеллы и погнал ее против сильного течения пролива. Альюмет заверил Джоджонаха, что плавание будет удачным: ветры дуют с юга, ничем не предвещая шторм, и чем дальше, тем Мазур-Делавал становится шире, а сила течения ослабевает.

Большую часть дня магистр провел в своей каюте. Он спал, набираясь сил, которые, как чувствовал Джоджонах, скоро ему понадобятся. Потом он ненадолго проснулся и дружеским жестом предложил Мэтью сыграть в кости, убедив мальчика, что капитан не станет возражать, если юнга немного передохнет от тягот службы.

Жаль, что мальчик не говорил и даже не смеялся, играя с ним в кости. Джоджонаха интересовало, откуда он и как в столь нежном возрасте оказался на корабле.

Впрочем, магистр и так знал ответ. Скорее всего, родители-бедняки продали мальчишку. Джоджонах даже вздрогнул от этой мысли. Но ведь именно так и появлялись юнги на многих кораблях. Джоджонах лишь надеялся, что Альюмет не купил мальчика. Капитан называл себя верующим, а верующий человек не позволит себе подобного.

Ночью пошел мелкий дождь, но ничто не мешало бегу «Сауди Хасинты». Команда была опытной и знала каждый изгиб пролива. Корабль плавно скользил по воде. Нос разрезал волны, и пенные брызги светились в лунном сиянии. И в эту ночь, когда прекратился дождь, магистр Джоджонах, стоя у палубного ограждения, в полной мере принял истины, рождавшиеся у него в сердце. Он стоял один, во тьме. В лицо ударяли долетавшие на палубу брызги. Где-то на берегу раздавались крики ночных зверей. В парусах шелестел ветер. И вдруг Джоджонах почувствовал, что его жизненное плавание становится яснее.

Словно сам Эвелин находился с ним сейчас, паря над ним и напоминая слова обета — не те, привычно произносимые три слова, но стоящий за ними смысл, направлявший всю жизнь Абеликанского ордена.

Джоджонах провел на палубе всю ночь и отправился спать уже на рассвете, предварительно уговорив заспанного Мэтью принести ему поесть.