Светлана Зорина - Наследница Ингамарны

— Но ведь суннао всё равно на какое-то время остаётся в аллюгине, — сказала Гинта. — И можно им воспользоваться, даже если не сохранилось каменное изваяние…

— Нет, — покачал головой дед. — Процесс разложения начинается сразу после смерти. И всё, что происходит с телом, отражается в зеркале. Суннао выглядит так же, как тело, лежащее в могиле, если, конечно, нет каменного двойника. Нафф никогда не соединится с таким суннао. Она страшится разложения и даже одного этого зрелища. Но на всякий случай в течение первого тигма после погребения белые тиумиды каждый день творят над могилой особые заклинания, защищая душу мёртвого от чьих-либо козней.

После этой беседы Гинта поняла, почему люди с опаской поглядывают на ваятелей, работающих с камнем. У талантливых мастеров обычно сильное анх, и среди них немало колдунов. Все скульптурные мастерские в Сантаре были под контролем нумадов, которые следили за тем, сколько и для кого изготовлено наоров и не делает ли кто каменные изображения умерших.

Люди знали: камень — лучший хранитель нао. И всё же некоторые боялись заказывать каменные наоры для себя и своих близких. А кое-кто вообще не решался украшать жилище каменными изваяниями, предпочитая статуи из дерева, металла или глины. Слишком прочно укоренился в душах сантарийцев древний страх перед маррунгами. Нафф, помещённая в камень, остаётся в нём навеки. Статуя, в которую вселили нафф, становится маррунгом, слугой Каменного бога. Маррон — один из первых богов. Его могущество велико, и в самих камнях заключена таинственная сила, неподвластная человеку. Нумады прошлого умели вселять нафф в камень. Теперь этого не умеет никто, и даже заклинания такие давно забыты, а страх перед каменными изваяниями остался.

В Радужном замке статуй из камня было предостаточно, но Гинту это не пугало. Она привыкла считать, что искусство деда Аххана и его учеников надёжно охраняет и замок, и его окрестности от злого колдовства. Изваяний, которые украшали Ингатам, хватило бы на небольшой город. Да это собственно и был целый город. В древнем языке слово тама означало «укрепление, поселение, замок, город». Когда-то разницы между этими понятиями практически не существовало, о чём и говорили многие сантарийские наименования. Корень — там- можно было встретить в названиях замков (Ингатам, Уллатам), минов (Лаутама) и в названиях городов (Тиннутама, Сарутама).

Ингатам — Радужный замок, а точнее, наверное, Радужный город — представлял собой поистине чудесное зрелище: древний дворец, вокруг которого располагались поздние постройки, менее величественные, но такие же красивые, а между ними — сады, цветники, площадки с фонтанами, пруды, соединённые ямногочисленными каналами, тенистые рощи и солнечные лужайки. По вечерам Ингатам сиял разноцветными огнями. Над крышами, мостами и арками горели фонари их диурина и хальциона, и всюду — среди кустов и деревьев, над гладью прудов и фонтанов — светились и мерцали в темноте диуриновые статуи — боги, люди, звери, причудливые растения. Были и целые скульптурные группы. Ученики старого Аххана зажигали их почти каждый вечер. Гинта теперь тоже умела это делать. С тех пор, как она начала учиться таннуму, её любимым местом стал маленький дворик под окнами её покоев. Уютный дворик, окружённый молодыми акавами, с цветником и фонтаном, в центре которого красовалась голубая диуриновая статуя хеля. Бортики фонтана из белого полупрозрачного диурина, а также его дно, выложенное мозаикой из белых, голубых, лиловых и розовых диуриновых камешков, можно было зажигать, как и фигуру хеля, и смотрелось это здорово. Пол вокруг фонтана украшала крупная мозаика из белого сурдалина и фиолетового хальциона с вкраплениями серебристого зиннурита и голубых диуриновых звёздочек. Их Гинта тоже иногда зажигала. И стояла посреди дворика, любуясь своим сказочным царством. С трёх сторон двор окружал цветник, соединённый с замком небольшой оранжереей. Таким образом часть цветника была на улице, часть в помещении. Когда ударили холода, Гинта почти всё свободное от занятий время проводила в оранжерее, выращивая свои любимые аксы и сафиры. Она очень жалела, что нельзя вырастить в зимнем саду [7] Имеется в виду сад в закрытом помещении, где выращивали почти всё, независимо от сезона. хеймоны — самые поздние цветы, которые распускались незадолго до первого снегопада. Хеймоны — предвестники зимы. Они росли только на воле. И только ветер разносил их семена. Посаженные человеческими руками, они не давали всходов. Цветы холодного бога, пасынки земли…

Гинта часто вспоминала, как больше года назад выбегала по утрам в свой любимый дворик с фонтаном. Было прохладно. Над застывшим осенним садом серебрился туман, голубой хель нежно светился в прозрачном утреннем воздухе. Цветов в саду уже не было, лишь белые и бледно-голубые хеймоны с плотными, словно выточенными из светлого сурдалина лепестками чётко выделялись на фоне потемневшей, пожухлой зелени. Казалось, всё вокруг онемело, замерло в ожидании чуда. Какого? Гинта не знала. Но каждое утро, открывая глаза, она словно не просыпалась, а ещё глубже погружалась в сказочный сон, полный смутных, волнующих душу предчувствий…

В конце лета Гинте исполнилось семь лет. Прозанимавшись в группе ольмов около года, она умела больше, чем те, кто учился в школе Аххана уже третий год. Поздней осенью и зимой занятия проходили в основном в помещении. Ольмы усиленно зубрили тануман и работали в зимнем саду, ухаживая за плодовыми растениями, а заодно и учась управлять нигмой. Гинте нигма подчинялась лучше, чем иным мангартам. На неё смотрели с уважением, некоторые с завистью. В общем-то все относились к ней по-дружески, но друзей у неё в школе нумадов не было. Да и в храмовой школе тоже. Она ходила туда всё реже и реже. И даже разлюбила игру в лин-лам. А разговоры прежних подружек казались ей такой невыносимо глупой трескотнёй, что порой просто её раздражали. Гинта не страдала от одиночества. Несмотря на свой юный возраст она уже привыкла к ощущению какой-то обособленности, отстранённости от всех. Она не знала, почему ей так знакомо и привычно это ощущение. И почему ей так знакомо чувство радости, которое переполняло её во время работы с нигмой. Всё это уже было… Наверное, тогда, когда огромный зиннуритовый сингал охранял дворец в городе с широкими площадями и бежал к ней по первому зову. Когда-то она уже была одинока. И привыкла к этим взглядам снизу вверх. Сейчас она опять ловила на себе такие взгляды, хоть и была самой маленькой в школе. И вообще во дворце.

Осенью у Гинты появился необычный друг. Мангал. То, что нумады приручают диких зверей, в Сантаре никого не удивляло, но, во-первых, Гинта ещё не была нумадой, а во-вторых, приручить мангала пока не удавалось никому. Размерами мангалы лишь чуть-чуть превосходили своих безобидных родичей, с незапамятных времён живущих бок о бок с человеком, но охотники боялись их больше, чем вунхов, сингалов и даже харгалов, которые иногда зимой спускались с гор в нижние леса. Люди вообще боялись этих зверьков. Многие считали их вирунгами — коварными лесными демонами, имеющими обыкновение превращаться в различных животных и якобы чаще всего в мангалов. Особенно пугал их странный, совершенно не звериный ум. Казалось, они не только понимают человеческую речь, но и читают мысли. А их злопамятность уже давно вошла в поговорку. Если ты обидел мангала, даже случайно, жди беды. Встретив в лесу этого зверька, лучше сделать вид, что не заметил его, и, шепча заклинания, убраться подальше. Он, конечно, первый не нападает, но мало ли… И ещё: никто никогда не слышал голоса мангала, кроме, разве что, фырканья и шипения. Эти зверьки не рычали, не мяукали, не лаяли. В Сантаре даже была поговорка — «Нем, как мангал». Создавалось впечатление, что они общаются мысленно и умеют внушать — не только животным, но и людям. Возможно, в этом и была причина странного, безотчётного страха, который они вызывали у людей. Зачем они внушали его? Потом Гинта поняла, что это один из способов самозащиты.