Александра Егорушкина - Настоящая принцесса и Бродячий Мостик

— Девочка, ты зачем трогаешь скульптуру? — строго спросила она.

— Я не трогаю, — испуганно отозвалась Лиза. — Я просто… я снег счищала.

— А на газон зачем залезла? — продолжала настырная старушка.

Лиза хотела было возразить, что все равно почти зима и на газоне ничего не растет, но, по счастью, обладательница ридикюля заметила неподалеку еще каких-то нарушителей и, забыв про Лизу, поспешила восстанавливать порядок. А Лиза, которая больше всего на свете не любила оправдываться перед такими вот старушками, подобрала мешок с формой и помчалась прочь.

…Она перевела дух только на Петроградской. С карнизов звонко капало, сосульки сверкали, как бриллианты, а из водосточных труб время от времени с грохотом рушилось ледяное крошево. Приходилось то и дело задирать голову и проверять, не целит ли тебе в голову очередная сосулька. И тут Лиза снова услышала какой-то голос, нет, даже два — скрипучие и сварливые, они громко переругивались где-то вверху:

— О, глянь, рыжая идет. А давай ей на голову бабахнемся?

— Да ну, висим себе и висим. Солнышко, высоко, красивый вид… Бабахнешься — разобьешься, а тебе что, жить надоело?

— Так ведь все равно потом когда-нибудь или упадем, или растаем. Давай хоть напакостим кому-нибудь напоследок, а?..

— Отстань! Дай повисеть спокойно!

— Ага, спокойно, как же! Щас ка-а-ак придут эти, с лопатами да ломами, да ка-а-ак стукнут тебя — мокрого места не останется… Вон, смотри, бабулька ковыляет, давай на нее свалимся, а?

— Слушай, ну что ты пристала?! Мало того, что у тебя из носу каплет, так еще зудишь над ухом!

— Это где же это у меня нос, а у тебя уши, а?! Ну все, ты как хочешь, а я прыгаю! Счастливо оставаться!

Лиза так заслушалась, что едва успела отскочить в сторону: одна из двух переругивавшихся сосулек (а это были явно их голоса) внезапно оторвалась от карниза, на котором ее удерживало какое-то чудо, и с грохотом разбилась на мелкие кусочки прямо перед Лизой.

— Ничего себе! — громко сказала Лиза в полном изумлении, на всякий случай отскочив к краю тротуара.

В тот день ей долго не удавалось сосредоточиться на уроках. До самого вечера она просидела над тетрадками и учебниками, мечтательно глядя в окно и заново переживая сегодняшние события. Ей и в голову не приходило, что дальше будет еще интереснее…

— Не хорохоришься больше, — произнес в кромешной темноте голос, который был хуже любых слов на свете. Принадлежал он очень высокому сутуловатому силуэту, понемногу обрисовывавшемуся в темноте. — Что, дома оказалось не так уж уютно, а?

Если бы второй голос прозвучал, он оказался бы молодым и очень тихим. Но пленник не сказал ничего.

— И что, помогла тебе твоя ученость? — продолжал первый голос. В нем был холод непроглядной зимней ночи, и каждое слово падало, как тяжелый камень в бездонный колодец тьмы. — Может быть, ты стал так мудр и сведущ, что сам найдешь отсюда вход в твою разлюбезную Библиотеку? Попробуй. А?

Пленник молчал.

От темной, закутанной в чёрный плащ фигуры исходило невыносимое ощущение леденящего холода и чудовищной силы.

— Все книги на свете, — глумливо протянул голос. — Тоже мне драгоценность. Осталось совсем недолго, дорогой мой, — скоро никакие книжки не будут тебе нужны. Если, конечно…

«Зачем он тратит на меня время? — подумал пленник в тоске. — Хотя он же бессмертный… он думает, что он бессмертный… это моя жизнь уходит по капельке…»

— Да, кстати, добавил голос почти вкрадчиво. От этой вкрадчивости мурашки пробежали у пленника по спине. Я разыскал твою сестру. Бедная сиротка.

Пленник чуть шевельнулся и немедленно отругал себя в мыслях за это малодушие.

— Как ты понимаешь, она мне особенно не нужна, — бросил голое почти равнодушно. Его обладатель пошевелился со странным шелестом, напоминавшим шорох сухих листьев.

— Но добраться до нее я могу в любую минуту. Я еще не придумал, что с ней делать. Это зависит от тебя, дорогой мой.

Пленник стиснул зубы. «Не доберется, — подумал он. — Иначе бы не хвастался».

— Вот видишь, — сказал голос, — я и подарил тебе кусочек королевской власти. Судьба сестры в твоих руках. Подумай об этом. Иди.

В дверях пленник обернулся. Там, в глубине, под каменными сводами, тьма, казалось, собралась в плотный сгусток — темнее беззвездной ночи, темнее морских глубин, и в этой темноте словно зиял провал в ничто, для которого не было слова «тьма», потому что существо, таившееся под плащом, само было этой тьмой. Пленник всем телом почувствовал взгляд, давящий, жалящий, сверляще-пристальный, но от того, что ни лица, ни, тем более, глаз под капюшоном было не различить, взгляд из-под капюшона казался еще страшнее.

Пленник миновал несколько темных комнат и вышел, щурясь, на свет. Пройдя несколько шагов по галерее, он обернулся: за ним, не таясь, шлепал гоблин-соглядатай.

У себя в комнате пленник попытался было запереться на задвижку, которую по недосмотру не сняли, но задвижка, как и почти все в этом заброшенном, умирающем дворце, сломалась, и пленник швырнул ее в открытое окно. Потом придвинул к двери тяжелое пыльное кресло и рухнул на постель лицом вниз, вдыхая неизменный запах лежалой пыли и плесени. Под дверью возился гоблин-шпион.

Жизнь с супер-абсолютным слухом оказалась куда более интересной и насыщенной, чем без него. Вообще, даже холодная поздняя осень и неумолимо надвигавшаяся зима казались теперь Лизе вполне терпимыми. И дело было не только в мелодичном звоне снежинок или прохладном шипении тающего снега, но и в том, что занятия музыкой с новым учителем были совсем-совсем другими.

С одной стороны, Андрей Петрович делал вроде бы все то же самое, что и Горгона, и даже про слух особенно не распространялся, а по части мелких замечаний, как Лиза недавно с удивлением обнаружила, усердствовал даже больше, но перед уроком с Горгоной у Лизы настроение начинало портиться за добрые сутки. А теперь, заслышав утром во вторник звонок будильника, она вскакивала с кровати, как подброшенная, с одной мыслью — школу перетерпим как-нибудь, а потом — на музыку, ура! Там все было по-другому, там были узкие высокие окна и множество книг, а еще там был — вместо Визиря — толстенький фокстерьер Монморанси, проникшийся к Лизе пламенной любовью с первой же встречи. Он внимательно слушал Лизину игру и обожал, когда его хватали за кудрявые бока… Одного Лиза не могла понять — зачем Бабушка все это время, с четырех лет, отправляла ее заниматься к разным людям, и к Горгоне в частности, когда у нее в знакомых был Андрей Петрович? Но спросить об этом она почему-то боялась, только однажды решилась и подобралась к Бабушке с вопросом, давно ли они с Андреем Петровичем знакомы. «Да лет сорок, — ответила Бабушка. — Учились вместе в Университете». — «Но тогда почему…» — начала было Лиза. — «Не сложилось», — отрезала Бабушка и уплыла на кухню.