Ольга Романовская - Словенка

А название сие просто объяснялось. Давным — давно пришёл на берега Нева предок Вышеслава, понравилось место это ему между двух речушек: одна из них Быстрая, другая — Тёмная. И основал он город — град, формой черен меча напоминающий. От того — то и зовётся он Череном.

…Гореслава с высокого крыльца на Хвата смотрела, думала: заметит или нет. Приметил, топор в бревно воткнул, крикнул:

— Утро доброе вам, Гореслава Наумовна.

— Доброе, Хват Добрынич.

— Во двор или со двора?

— Со двора. На город мне посмотреть хочется.

— Чай, в печище вашем нет домов таких, беглянка.

— Нет, — честно призналась девка. — Хоромин таких у нас нет.

— Пойдём, провожу. Заплутаешь одна.

— А батюшка — то ваш не осерчает?

— От князя раньше полудня не возвращается.

— Счастливые, — подумала Гореслава. — самого князя видят не раз в лето.

Справа и слева от двора Добрыни были другие, побольше. И у всех хоромины с высокими крыльцом.

За Наумовной и Хватом увязалась Лисичка, одна из дворовых собак, забавная рыжая лайка. Девушка давно приметила, что ходила она только за младшим хозяйским сыном.

Привёл Хват девку на берег Быстрой; крепко сжалось сердчишко у неё при мысли о том, что бежит вода в Медвежье озеро, где ждут её, не дождутся родичи милые.

— Ты о грустном не думай, по сторонам лучше посмотри, — Добрынич тронул за рукав, забыть о печище заставил.

Ах, было на что посмотреть! Широк, велик Черен, глазом не окинуть. Славный торговый город, в него много заморских гостей на быстрых драккарах приплывало, у жителей пушнину покупали.

Княжий град на холме стоял прямо супротив Нева, а за ним город вырос. Две реки — матушки его обняли, воды их многих взлелеяли.

Кто — то из парней окликнул Хвата, отошёл он в сторону; Лисичка за ним побежала. Девушка прошлась немного вдоль берега к граду, дивясь всему, что видела.

Возле стен, неподалёку от ворот спешились несколько вершников. Долго они о чём — то спорили, а потом один из них вновь на коня вскочил, к реке поскакал.

Гореслава по сторонам глядела. Поэтому не заприметила вершника. Конь — огонь перед ней на дыбы взвился, чуть не зашиб.

— Что за девка глупая, прямо под копыта попасть хочет, — вершник на землю спрыгнул.

Девушка только сейчас глаза подняла и ахнула. Стоял перед ней ладный кметь, которого она подле князя часто видела. Богатая на нём одёжа, а мятль из ткани заморской с серебряной пряжкой… А глаза голубые — голубые, как небо, волосы русые на лбу повязкой собраны. Настоящий словенин, ни капли в нём крови урманской или корелской. Вот за кого бы пошла.

— Откуда ты, краса?

— Не знаю, я у плотника Добрыни в доме живу, — опустила она ресницы, боялась ещё раз на него взглянуть.

— Странная ты. Хоть зовут как?

— Гореславой кличут. Города вашего я не знаю, вот и помешала.

— Почему же помешала?

— Спешили вы куда — то, князь, а я…

— Какой князь я тебе, — он рассмеялся. — Вышеслава князем зови, хозяина городского. А я кметь всего лишь. Изяславом зови.

— Счастливая я, верно сёстры говорили. Только к добру ли это, — подумалось девке.

А тут и Хват вернулся, увидел Изяслава, остановился и шапку снял.

— Ступай, дружок ждёт тебя, — Изяслав по голове её потрепал, коня под уздцы взял и, пеший, повёл его по берегу Быстрой.

Гореслава долго смотрела ему вслед, потом к Хвату подошла.

— Знаешь ли, с кем говорила?

— Изяславом назвался.

— Сестры княжеской сын он, после княжеского, нет его слова сильней.

Лисичка лаем его слова подтвердила.

2

Сидела Гореслава во дворе, Гнедую Добрынину гладила. Она, бедная, наработалась за день, а теперь отдыхала.

Девушка наблюдала за тем, как ловко хозяева кору с деревьев снимали топором, а Миланья в лукошко собирала её для растопки.

Белёна Игнатьевна работу для Наумовны нашла: дала ей бересты, пусть плетёт себе кузовки и лапти. Только Гореслава работала мало, больше за людьми следила.

Гнедая кивала головой, неторопливо жевала траву. Была она кобылка тихая, смирная, но только до Перунова времени. Как гроза разразится, так вздыбится, понести может. " Кровь в ней ратная играет", — говорил Добрыня, вспоминая, как брал её с княжьего двора.

Плотник покончил с одной работой, за другую принялся. Со дня прошедшего лежали пеньки возле повети; теперь хозяин их на дворе рубил. Старший сын его Егор поделки для продажи делал: из дерева зверей чудных вырезал.

Гореслава окончательно отложила в сторону бересту, когда Миланья лукошко в дом понесла. Девушка знала, что Белёна Игнатьевна её на торг послала, значит, сейчас чернавка туда пойдёт. И точно: Миланья ленту яркую в косу вплела, лицо, руки умыла.

— Я с тобой пойду, — сказала Гореслава. — Хозяйка, верно, много купить велела.

Миланья пожала плечами; ей ли запрещать гостье идти туда, куда ей хочется.

Торг в Черене был бойкий: конец лета, поэтому гостей тут видимо — невидимо. Гореслава их сторонилась, обходила лихих посадских, что торговали всем, что только можно найти на свете. А Миланья была девка смышлёная, давно знала, где товар ей подешевле уступят.

Когда стояли они возле мясного торга, где чернавка торговалась за свиные копытца (Белёна Игнатьевна студень приготовить хотела для дорогих гостей), приметила Наумовна странных людей: и не местные, и не торговые; ничего не продавали, ничего не покупали. Один из них, высокой и крепкий, словно дуб Перунов, рыжий, как огонь, с пышной бородой, заплетённой в две странные косищи, всё же подошёл к гостю, что оружие продавал, взял в руки в меч с резным череном и начал внимательно осматривать.

— Кто это? — спросила Гореслава.

— Люди северные. С князем вороги они, да только сейчас мир у них. Вот и ходят по торгу, людей пугают.

Наумовна с опаской посмотрела на рыжего бородача и поспешила пройти мимо.

Только вышли они с торга на широкую улицу, а, точнее, на дорогу простую, что к граду вела — увидели пару серых в яблоках, в лёгкую телегу впряжённых, что шибко навстречу им неслись. Правил ими вихрастый парень в пёстрой рубахе. Народ в страхе разбегался; некоторые что — то кричали вслед вознице.

— Ой, бедовый парень, — прошептала Миланья, тоже посторонившись.

— Кто же это?

— Старосты сын. Раньше торговал, а теперь, — она махнула рукой.

Кони остановились в нескольких шагах от них; сын старосты усмехнулся и крикнул: " Девки красные, умницы — разумницы, приходите ввечеру к моему двору посидеть, погулять". Сырые в яблоках вновь вскачь понеслись — только пыль столбом.

— Знаю, что чернавка я, но нет у Славы Бравича стыда..

— О чём баешь?

— На девок падок да и на кулаках сойтись не прочь, от того что Бравич. Не ходите вы к нему — бедовый парень.

— Да я и не пойду, совесть девичья не позволит.