Вадим Храппа - Ульмигания

— Этот барстук не может быть свидетелем! — торжественно и неожиданно громко сказал, выступая вперед, Кантил. — Он подневолен, это мой охотник!

— Он староста королевской охраны, назначенный самим Клабуном! — резко сказала Виндия.

— Я слышал об этом, — сказал Рамбут.

— Я тоже, — поддержал его Клаусик.

Они подошли к Гянтару и встали на колени. За ними потянулись остальные старейшины. Одна за другой снимались малиновые шапки. Следом на мощеный дубовым кругляком пол стали падать синие, серые, желтые — простых барстуков.

Кантил, затравленно озираясь, медлил. Но, поймав на себе острый взгляд Виндии, нехотя согнул колени.

Барстуки признали нового короля.

После захода солнца в Тависке кончилось время короля Клабуна и началось воцарение короля-духа Гянтара. Барстуки перешли от скорби к радости, и музыканты уже пробовали звучание своих скрипок и свирелей, готовясь к танцам.

А в Ромове Верховному Жрецу доложили, что его внимания добивается карлик, судя по малиновой шапке, старейшина.

— Некогда, — ответил Крива. — Пусть придет в другой раз.

И карлика в малиновой шапке бесцеремонно выставили из Ромовы, не обращая внимания на причитания о том, что ему обязательно нужно увидеть Жреца сегодня, иначе случится непоправимое.

Верховному Жрецу было действительно некогда общаться с карликом. Он только что выслушал доклад о событиях в Плоцке, где пруссы осадили Конрада Мазовецкого, перебили всех его рыцарей, а самого князя оставили в живых за огромный выкуп. Крива подсчитал долю богов в этом выкупе. Она была внушительной. Но кроме этого известия отряд Балварна — новоиспеченного князя — привез с собой монаха. Да не простого — самого Христиана Оливского, объявившего себя главным монахом пруссов.

Весело было слушать Криве, как тот прятался от самбов в куче навоза, переодетый в женское платье. И как стал бегать по скотному двору, задрав подол, когда его отыскали слидениксы. [84] Слидениксы — порода прусских боевых собак. «Ну вот ты и попал, куда стремился!» — думал Крива, прикидывая, сколько серебра можно запросить за Христиана.

Самозваного епископа определили под присмотр вайделота-отшельника, избравшего местом затворничества глубокий овраг неподалеку от Ромовы.

Балварн, сдав ему монаха с рук на руки, переночевал в своей деревне, а утром отправился к Вепрю с рабочей лошадью, навьюченной их долей добычи. Сам Вепрь пошел с дружиной дальше на юг Польши, но, пользуясь тем, что Балварн повез в Пруссию Христиана, передал с ним нажитое в боях добро.

Рабы князя вывалили на землю содержимое тюков, и все, кто при этом присутствовал, были так зачарованы блеском груды изделий из драгоценных металлов, что не сразу решились подойти к ней. Балварн, заметив их горящие глаза, предупредил:

— Это не все ваше. Здесь и доля богов. Крива меня вчера не спросил, привез ли я добычу Вепря, а я запамятовал об этом сказать. Теперь вы можете выбрать то, что оставите себе.

Радость домашних поубавилась, но ненадолго, и та часть, что оставалась, была богатой.

Десятилетний княжич Ванграп, присев у кучи, прикоснулся к серебряному кресту с распятым богом христиан и, подняв голову к Балварну, спросил:

— Аве, [85] Аве — «дядя», уважительное обращение к родственнику по линии отца. можно я возьму это?

— Зачем он тебе? — удивился Балварн. — Князь привезет подарок, о котором и взрослые витинги могут только мечтать. Он просил меня не говорить какой, но то, что тебе он понравится, — это точно.

Ванграп молчал, водя пальцем по голому человеку на кресте, потом, не глядя на Балварна, сказал:

— У меня был такой, но князь отнял и отдал кузнецу, а тот перековал на нож.

Балварн тронул его за плечо:

— Ну-ка, посмотри на меня.

Княжич встал.

Вепрю не везло с детьми. Они умирали в младенчестве или чуть позже, от несчастных случаев. Ванграп был единственным сыном князя. Но в него боги вложили все, что отняли у вождя с другими детьми. Если б не возраст, он вполне мог пройти испытания на совершеннолетие и стать полноправным членом дружины. Не по годам высокий, широкоплечий Ванграп обещал стать одним из самых могучих витингов страны воинов. Одно огорчало его отца — слишком задумчивый. «Что у него на уме — никто не знает!» — жаловался князь Балварну. Но, странное дело, именно этот непонятно серьезный взгляд светло-серых глаз мальчика больше всего и привлекал в нем Балварна.

— Что, аве? — спросил Ванграп, откидывая со лба свободно вьющиеся желтые пряди. Малдай не имел права заплетать косы.

— Ты уже совсем взрослый… — сказал Балварн.

— Нет, мне не хватает еще двух лет.

— Они пробегут быстро. Ванграп, скажи, зачем тебе этот крест?

— Не знаю… — сказал Ванграп. — Мне кажется, он красивый.

— Это чужой бог. Ты знаешь об этом?

— Ну и что? Я же не собираюсь на него молиться. Мне нравится, как он сделан. Это красиво.

— Ванграп, ты самб! Не сегодня-завтра ты можешь стать князем Вепря. Негоже тебе играть с чужими богами.

Княжич улыбнулся и отвел глаза.

— Чему ты смеешься? — спросил Балварн.

— Я не смеюсь. Просто вспомнил, как ты рассказывал о том, что вы с отцом молились другим богам, когда были морскими волками и жили за морем.

— Кавкс! Видно, Лаума тогда дергала меня за губы, когда я ляпнул это, — сказал Балварн и рассмеялся: — Ну, хорошо, я дарю тебе этот крест. Мой подарок Вепрь не посмеет перековать. Отнесите его на мой даллис, [86] Даллис — доля воина при дележе добычи или наследство витинга. — сказал он женам Вепря. — Мы с князем как-нибудь сочтемся.

Балварн собирался съездить к Конскому болоту, и Ванграп увязался с ним.

По дороге Балварн рассказывал княжичу о походе, заметив, что особенный интерес у Ванграпа вызвало не описание сражений и военной доблести самбов, а подробности быта христиан: их одежда, города, замки и убранство храмов. Балварна сначала это разозлило, и он даже примолк на время, но потом вспомнил, что и сам в такие годы интересовался больше обычаями чужих земель, чем подвигами дружинников в них.

«А может, это и к лучшему, что в Ванграпе нет присущего самбам самодовольства? — подумал он. — Во всяком случае, его не прусское любопытство явно от отца. И Вепрь не должен удивляться, если увидит, что Ванграпу не все нравится в устройстве Ульмигании».

Они ехали дорогой, прорубленной от северного берега до Шоневика еще самим Замо, если верить сагам. Относительно прямая и широкая, она шла вдоль западного, «янтарного» берега, повторяя его линию. Дорога эта переживет века и еще долго будет служить людям.

Ни Белый Ворон, ни будущий князь Вепря об этом не задумывались. Неторопливо беседуя, они где шагом, где рысцой двигались мимо наполовину оголившихся липовых рощ, мимо пустырей по правую сторону дороги с нагло обнажившими песчаную плоть дюнами, мимо густой и темной дубравы у замка Гирмова на юг, к Шоневику, и дальше через Конское болото — к одиноко стоявшей на мысу у залива Халибо хижине гордого варма, так несчастливо вернувшегося домой из дальних стран.