Евгения Белякова - Король-Бродяга (День дурака, час шута)

На секунду мне показалось, что мое безумие, появившееся в тот момент, когда моему миру стало казаться, что она умерла, сейчас проснется и вырвется. Что на набережной, чьи грязные каменные бока сейчас щупал Слепец-Океан, станет одним трупом или одним безумцем больше.

— Ну как? — спросила она, таким знакомым жестом склоняя голову набок, — Берешь?

Секундное замешательство, мгновенная борьба — говорить? Смолчать? А что дальше?

— Беру, — я переместил руку под халатом, и теперь стоял, вцепившись в ремешок с нанизанными на нем монетами. — Сколько?

— Две, а если не жаль, то и пять.

У меня чужое лицо, но она же почувствует, я знаю. Я сделал шаг к девушке, повернул голову так, чтобы свет звезд лизнул мое лицо с ее стороны.

Нет. Не узнала.

— Плата вперед.

Хил, это была она, непонятным образом воскресшая для меня; и я осознал, что потерял несколько лет ее жизни. Что было со мной тем Проклятым летом, когда мне казалось, что я закопал ее тело, не в силах отдать жрецам свою единственную… кого? Женщину? Опору? Ребенка? Во рту стало сухо, как будто я проглотил шарик хлопка, а мысли бежали и бежали по кругу: она жива… что делать? она жива…

— Ну…

Она нетерпеливо протянула руку ладонью вверх, но не совсем, еще чуть вбок, чтобы это не слишком походило на нищенский жест. Да, остатки гордости у нее были, только вот жгли похуже раскаленного железа. Я сорвал с шеи связку и вынул звякнувшие монеты наружу.

— Беру на все, — очередной порыв ветра кинул мне в лицо частицы океана, — на всю ночь.

— О, сударь богат… — она с интересом присмотрелась к связке и подковыляла ближе. — И может вообще то себе позволить большее, нежели хромоножку и уродину.

— Я извращенец, — и усмехнулся, а надо же, было ощущение, что никакие эмоции мне сейчас недоступны. И, однако — горечь и дрожь за бравадой. — И какое твое дело, если я плачу.

— Сударь к тому же и очень щедр.

Да, несмотря на свою болезнь, она не промахнулась. Подобралась достаточно близко, чтобы достать меня, а неверные тени скрыли от меня ее движение. В живот холодом и огнем вошел нож, с хрустом вспарывая кожу и еще что-то внутри. Одновременно другой рукой она схватила монеты на шнурке и потянула на себя, скалясь мне в лицо.

От неожиданности я упал, прямо на нее; костыли подломились, и мы рухнули на скользкие от влаги доски. В классической позе любовников — мужчина между ног женщины, лицом к лицу. Я почувствовал, что рукоятью ножа уперся ей в ребро, понял это по тому, что лезвие повело вбок, разворачивая мне кишки. Она охнула и попыталась укусить меня за щеку. Безжалостно, как зверь — щелчок зубами и назад, к себе, специально, чтобы оставить рваную рану. Я прогнулся назад в последнюю секунду, и, защищаясь, инстинктивно сильно хлопнул ладонью ее по лбу, мокрому от болезненного пота. И взрыкнул на низкой, хрипящей, дикой ноте:

— Да-гэ!

Глаза у нее закатились, она обмякла. Безотказный прием, приводящий жертву в бессознательное состояние на несколько часов. Если бы я по привычке еще и согнул пальцы, и удар пришелся костяшками — ей тогда не жить.

Прохладный вечер перерос в ночь, а теперь она стала знобящей. Поплыли первые завитки тумана, расползаясь, подобно заразе, от моря.

Я отодвинулся от тела. Нож торчал в моем животе под неестественным углом; я вынул его и отбросил в сторону. И хорошенько подумал.

Хотя нет, вру. Я не думал, не размышлял; я метался в собственном мозгу, ища там хоть какую-то подсказку. Или намек на дальнейшие действия — потому что, если уж говорить прямо, мне очень сильно хотелось просто обнять ее, прижать к своей груди, и прыгнуть с причалов в темные волны, обросшие перьями грязной пены. Проклятая актерская душонка, мелодраматичная до абсурда.

Я почувствовал губами ее дыхание, приблизив свое лицо; она была жива… и тем не менее, я помнил, ее могилу, то, как хоронил ее… Ведь именно это я вспомнил первым, когда очнулся.

Я был болен тогда, я сошел с ума, а сейчас все по-другому, сейчас…

А что сейчас? Могу ли я знать, действительно ли то, что происходит? Может, я мечусь сейчас в бреду, надо мной заламывает руки Пухлик, безостановочно стенает и воет Зикки, а все вокруг — марево моего больного сознания? И море, и обмякшее тело у меня на руках, и ночь эта — бред?

У магов есть очень хороший способ справляться с такими мыслями. Асурро научил меня ему, когда путем долгих расспросов сумел вытащить наружу мои сомнения в реальности мира. Я тогда как-то до странности плохо перенес очередное превращение в молодого мужчину, и буквально приполз к нему, не сумев вернуть на лицо даже не пару — десять лет. Он навалился на меня своим обаянием и всепониманием, и я признался, что порой мне кажется, что некоторые вещи или люди — лишь мои нездоровые фантазии.

'Я не знаю, на самом деле что-то происходит, или мне кажется?' — пожаловался я.

'А ты не пытайся разделить или вычленить', - сказал он мне, поигрывая усмешкой, — 'Просто прими за истину, что все вокруг не настоящее. Но ты в этом живешь'.

Именно поэтому тогда, в порту, я не стал думать о причинах и следствиях, об истинности или ложности этого мира, я просто поднял ее на руки.

Цеорис. Да…

Память не подвела меня, и всего через полчаса я стоял у двери единственного знакомого мне в этом городе лекаря.

Я постучал в нее, ногой, гулко и тревожно. Через некоторое время раздались шаги, и мужской голос внутри пробубнил:

— Кто там?

— Тот, кто уходя, украл у вас большую сумму. Тот, кого вы излечили, а он вместо благодарности обобрал вас.

Пока шел, я собрал на лице морщины, высушил кожу и убрал блеск из глаз.

— А… Это хорошо, что ты сказал, я подозревал кого из прислуги. Теперь я избавлен от неловкости, — в голосе за дверью мне послышалась улыбка.

— Ты — врачеватель, Цеорис, а у меня на руках тело девушки, и ей нужна твоя помощь.

Лязгнул засов, и в появившуюся щель я увидел его лицо — он почти не изменился. Цеорис бегло осмотрел меня, мою ношу, и коротко кивнул. Раскрыл дверь пошире, и впустил меня внутрь, подсвечивая масляной лампадой путь.

— Осторожно, тут ступенька. Вот так, иди за мной. — И добавил, — Ты хорошо выглядишь.

Мы прошли на кухню, полную запахов имбиря, корицы и свежего хлеба. Лекарь смел посуду со стола, и жестом показал, чтобы я положил на него девушку.

— Мой кабинет сейчас малодоступен, — он закатал рукава халата, положил руку на лоб Хилли, нахмурился, — там ремонт — недавно кусок крыши ввалился внутрь, чуть ли не мне на голову. Моя младшая жена, помню, еще сказала, что это к несчастью.

— Назвать меня счастьем трудно, так что в принципе, она права.

Я следил за тем, как вздрагивают крылья его носа, поджимаются губы. Он мог ничего и не говорить, однако же…