Андрей Левицкий - Кланы Пустоши

Туран доковылял до револьвера. Хотел наклониться, чтоб поднять, но понял — упадет. Присел на корточки. Блеклые пятна ползли перед глазами, в ушах шумело.

Пальцы нащупали оружие, но рукоять выскользнула. Атаман Макота жив! Это несправедливо… но Борис Джай-Кан, его покойный отец, говорил, что теперь уже справедливости не осталось в мире. Шаги рядом. Голос Чечени. Джай покрепче ухватил револьвер, приподнял — оружие казалось очень тяжелым — и попытался развернуться на полусогнутых ногах. Он не убил Макоту! И теперь уже не убьет, все кончено, Туран проиграл.

Чеченя встал над ним. Руку тянуло вниз. Надо поднять повыше, упереть ствол в живот бандита и…

Порученец ударил его прикладом по темени, и Туран Джай упал.

— И скольких он наших положил?

— Ну, сам-то он никого не убил, тока ранил…

— Как это — не убил? — ощерился Макота. — Ты че несешь? Я скольких людей лишился! А если б он в меня попал, в ноги или в голову? Куртку мне испоганил, как вот тебе сапоги!

Атаман был серьезен, и это больше всего пугало Чеченю, который привык к неизменной улыбке хозяина.

— Так то ведь то гранатами… — промямлил порученец.

— Ну так и чиво? Гранаты кто, птичка бросала? Все одно — это он их укокошил. Сколько? Пять человек, семь?

— Семь, — сказал Чеченя. — Или восемь…

Он усердно щупал раненое плечо и припадал на ногу, всячески стараясь показать хозяину, что геройски сражался и пострадал. Макота пристально глядел на помощника, кривя губы. Тот явственно представил, как хозяин достает пистолет и — хлоп! — пуля врезается между глаз Чечени. Срочно надо было что-то придумать, и порученец воскликнул:

— Зато грузовик его цел! «Панч» этот, а? Ты ж хотел его!

— Кабина смята, — возразил атаман.

— Ну так и чего? Это нестрашно, отрихтуем.

— Лобовуха разбита.

— Да неважно! — воодушевился Чеченя, заметив, что при упоминании бронированного грузовика лицо Макоты разгладилось. — Стекло заменим, дверцу поправим… Зато машина твоя теперь! Там такие колеса, я глядел — мощь! В ней и по пустыне можно будет, по самым зыбучим пескам, не завязнет.

Перевалило за полдень, на первом этаже Дворца убрали, хотя на полу еще остались подпалины. В зале лежали раненые, над ними хлопотали женщины и Карл, лекарь клана. Остальных бойцов Чеченя с утра пораньше пинками выгнал на дежурство вокруг Дворца. К тому же надо было припугнуть обитателей ферм. Вот же, какую заваруху устроил шакаленок Бориски-фермера!

— Жив он? — спросил Макота.

— Жив, жив! Но сдохнет, конечно…

— Я т-те сдохну! — атаман сунул Чечене под нос пухлый кулак. — Веди к нему.

— Слушаюсь! — заорал порученец, обрадованный, что опасность миновала. — Наверх давай, хозяин… Я его в зале, где мутафаги, приказал кинуть…

На втором этаже Дворца рядом со складами был особый зал, поменьше, чем внизу, но тоже вместительный. Потолок в нем подпирали толстые железные колонны. Раньше между ними размещались стеллажи с товарами, а сейчас к стойкам были прикованы два трофейных раба-гладиатора и Туран Джай.

Макота оглядел пленных, и настроение его улучшилось.

Гладиаторы — еще молодые, но уже обученные и опытные в схватках мутафаги. Не зря охрана каравана, ограбленного Макотой, оказала такое яростное сопротивление. На мутафагов этой породы охотились у Восточного фронтира, на границе с областью, захваченной Некрозом. Детенышей, пойманных Гильдией ловчих, усмиряли в харьковских стойлах и обучали нехитрому ремеслу смертников. Большие, длиннорукие и кривоногие, они напоминали горбатых обезьян, что обитают в северной тундре. Низкие выпуклые лбы нависали над темными глазками, из ртов торчали подпиленные клыки. Носы вроде собачьих — черные, пупырчатые, с вывернутыми ноздрями. Вместо одежды грязные тряпки на бедрах да железные обручи на волосатых поясницах. Обручи соединяли со стойками толстые цепи.

Макота втянул носом воздух.

— Ну, воняет! Слышь, а гадят они куда?

— Так выводят их, раз в сутки. Карл их кашицей попотчует, они успокоятся, тады и выводят, — пояснил Чеченя. — Обручи снимаем и вперед. Я Герна назначил главным…

— А че ж воняют тогда?

Порученец развел руками.

— Дык немытые… А что ж делать? Пусть себе, тебе с ними в одной постели не спать. Ты глянь лучше, вот он, шакаленок-то… — последние слова Чеченя с ненавистью процедил сквозь зубы.

Туран Джай привалился спиной к стойке, вытянув ноги, голова склонилась на грудь. С него сорвали рубаху, сняли ботинки, оставили только рваные штаны. На боку запеклась кровь.

— Ну ты оборзел, Чеченя! — Макота ткнул порученца кулаком в плечо. — Он же сдохнет так! Ты его еще и бил, что ли, после всего?

— Да не, я тока…

— Не бреши! Почему рожа сплошной синяк? Нос разбил, губы разбил, глазищ ваще не видно, заплыли… Не бреши своему атаману!

— Ну, правда, да… — согласился Чеченя. — Извини, не сдержался. Он же дергаться стал, после того как я ему по башке вломил. Когда сюда втащили, драться лез… А у меня плечо! — вдруг взвизгнул он. — Он же два раза мне… почти в одно место! Два раза мне туда! И сапоги мои… Ты глянь, один же стыд теперь, а не сапоги! Ну, не выдержал я…

— Ладно, заткнись уже.

Поигрывая тесаком, атаман подошел к Турану. Подпер клинком подбородок, приподнял голову пленного и заглянул в лицо. Глаза шакаленка были закрыты.

— Да он же мертв!

— Не, не! — Чеченя подскочил, ткнул пальцем Турана в грудь. — Гляди, движется! Вишь? Дышит он, дышит…

— Не мертв, так, значит, при смерти, — убрав тесак в ножны, атаман поразмыслил и заключил: — Карла сюда, живо. Чтоб забинтовал, раны замазал, микстуры дал… Короче, чтоб не сдох шакаленок. Воды ему, жрачки. А сдохнет — ты тоже сдохнешь, Чеченя. Будет жить — и ты будешь. Вопросы есть? Вопросов нет…

Туран очнулся. Сильно болел правый бок.

Над ним склонился сморщенный худосочный человечек, весь скособоченный, со свернутым носом и кривой шеей, одетый в драный халат. Он показал пинцет с зажатым в нем комком металла — пулей, которую только что извлек из раненого. Пленник узнал лекаря Карла, которого видел у Знахарки, куда тот приезжал за советом. Лекарь обитал во Дворце, когда здесь еще была гостиница Еши, да так и остался после смены хозяина.

— Неглубоко вошла, — скрипучим голосом поведал лекарь. — Легкая рана. Повезло.

Карл перетянул рану бинтами, пропитанными темно-коричневой пахучей мазью, жирной, как болотная грязь, которой минские пастухи обмазывают коров, чтобы уберечь от солнца и насекомых. Туран сцепил зубы, чтоб не стонать. Пленник уже понял, где находится, единственное, что вызывало удивление — почему он до сих пор жив?

Смерч из черного пепла все еще кружился перед глазами, и в шелесте его слышались голоса погибших обитателей фермы. Они шептали: отомсти, отомсти… Ненависть владела Тураном. Но если раньше она пылал костром, то теперь чувства тлели, как угли. Убить Макоту… это все, что он хочет. Но больше он не бросится в бой один против банды. Это было глупо, и Туран поплатился за свою глупость. Отныне надо действовать иначе — расчетливо, холоднокровно.