Ольга Громыко - Год Крысы. Путница.

— А? — Рыска оглянулась. Альк сидел на отшибе, нахохлившись и как будто не замечая ходящих по поляне людей, хотя глаза у него были открыты. — Нет… Ну разве что на голову, — осторожно добавила девушка.

— Он и на возу так всю дорогу просидел, — присоединился к разговору возница со второй телеги. — Будто чучело, только губы иногда шевелятся и пальцы стискиваются.

— У него… неприятности, — уклончиво ответила девушка.

— Ладно, лишь бы не заразно было, — сплюнул вожак, отходя.

— Эй, сказочница, — окликнул девушку один из лесорубов, сваливая возле костра такую охапку хвороста, что хватило бы быка зажарить, — ты птицу щипать-потрошить умеешь? У нас тут пара курей припасена.

— Умею… — рассеянно отозвалась Рыска, не сводя глаз с бледной фигуры под деревом. — Сейчас, погодите щепочку!

Пока мужик вытряхивал из мешка возмущенно кудахчущих птиц и одним движением обрывал их протесты, девушка окунулась в сумрак на краю поляны. После жаркого, жгучего дыхания костра он показался особенно промозглым. И роса на траву уже выпала — или так с утра и не просохла.

— Альк!

Саврянин повернул голову, только когда Рыска дотронулась до его плеча. Оскалился:

— Чего тебе?

— Ты в порядке?

— Нет.

— А что случилось?

— Все. — Альк снова уставился в пустоту.

Девушка, неловко потоптавшись рядом, присела на корточки. От саврянина веяло холодом и отчуждением, как от гранитной глыбы. Зато и бояться-стесняться камня было как-то глупо.

— Пойдем к костру, а? — заискивающе предложила Рыска. — Лесорубы кулеш варят.

— Меня все равно не угостят.

— Я с вами поделюсь, — щедро пообещала девушка.

Альк покосился на костер. Жар вовсю балагурил с лесорубами, успев выклянчить у них краюху хлеба и кость от копченой свиной голяшки, покрошенной в варево. Мяса на ней почти не осталось, но погрызть вприкуску с хлебом тоже немалое удовольствие.

— С тобой поделюсь, — поправилась Рыска.

— Не надо. — Саврянин непроизвольно сглотнул и отвернулся.

— Ну хоть погреешься! — Ответа девушка не дождалась и, слегка раздосадованная, собралась уходить, но вместо этого неожиданно для самой себя спросила: — Слушай, а ты правда раньше… не убивал?

Альк едва заметно вздрогнул, словно Рыске удалось прочесть его мысли, но вместо прямого ответа сварливо сказал:

— А кого я, по-твоему, должен был убивать? И когда, где? В родительском замке? Или в Пристани? Может, по городским переулкам с дубиной промышлять?

— Ну для первого раза у тебя совсем неплохо вышло, — осторожно заметила девушка.

— Не у меня. — Саврянин резко встал и, не дожидаясь Рыски, пошел к костру.

Первое, что сделали новые хозяева, — наклепали каждому работнику по железному браслету на левую руку. Кольцо было топорное и увесистое, из плохого пористого металла, зато с оттиском ринтарского герба.

— Это вам вместо знака отличия, — пояснил тсецкий кузнец. — Гордитесь!

Цыка со смешанными чувствами покрутил на руке теплое еще кольцо. Хорошо хоть не ошейник надели. Тоже, если подумать, знак отличия — вопрос только, медаль на нем висит или цепь.

— Что ж, драться сподручней будет, — утешил себя Мих, сжимая и разжимая огромный кулачище. Вокруг засмеялись: такими без браслета приложить — перед глазами гербы закружатся.

Переметив работников (кольца избежал только молец, хотя он как раз набивался в «отличники», требуя «очистительных мук для грешной плоти»), начальство подобрело и отпустило их до утра погулять по городу. Не по доброте душевной, а, как понял Цыка из случайно подслушанного обрывка ругани, из-за чьего-то головотяпства, не обеспечившего новичков ни едой, ни ночлегом.

— А кто к рассвету не вернется — кольцо снимем, — пообещал пожилой тсец, грозно выкатив глаза, но все равно никого не напугав. Молодежь так и вовсе расхихикалась.

— Не расклепывая, — пояснил поигрывающий молотом кузнец, разом придав угрозе вес.

Присмиревшие мужики разошлись. У Миха с Цыкой было по горсти меди, и они решили отметить последний вольный день пирушкой, предусмотрительно отделив по нескольку монет и запрятав в лапти.

— Куда пойдем? В «Жареную белку»? — Батраки неплохо знали Макополь, часто ездили сюда с Сурком на рынок.

— Давай лучше в «Кота и кринку», там по вечерам девки пляшут. Гля! — Мих вздрогнул и толкнул Цыку в бок.

— И чего? — не понял батрак, подняв глаза на городскую стену, но ничего интересного там не заметив.

— Стены-то залатаны. И башенки новые насажены.

— Э… Ну да, — подтвердил Цыка.

Городские укрепления отстроили на совесть: тут тебе и высокие зубцы, за которыми можно спрятаться от вражеских стрел, и площадки для баллист или котлов со смолой — пока пустые. Кое-где еще стояли леса, но с виду надобности в них не было. Раньше батраки не обращали на это внимания — ну чинят и чинят, только глядеть надо, чтоб камень или шмат замазки на голову не упал, — а стройка, оказывается, шла полным ходом.

— А зачем тогда народ из весок выдернули, раз все уже готово?

— Повезут же куда-то. — Цыка попытался почесать под браслетом, но палец туда едва пролезал, пришлось подвигать самим кольцом. — Может, в столицу. Если Макополь к этому времени обновили, то ее тем более должны были. Ох, не нравится мне это…

— Вы чего там шепчетесь? — вмешался Колай. — Мне тоже интересно!

Цыка с Михом тоскливо покосились на увязавшегося за ними весчанина.

— Да так — городом любуемся.

Говорить с Колаем о чем-то серьезнее погоды батракам не хотелось. Опять начнет ныть, жаловаться на судьбу и предвещать всякие беды, а по делу — никакого толку. Ему бы к мольцу в служки, вот парочка бы вышла! И прогнать неловко, свой все-таки, и любой чужой в компании получше будет.

Одна надежда, что удастся споить и засунуть поглубже под стол.

Разговоры у костра постепенно умолкли. Рыска под осипла, да и слушать ее звонкий голосок устали, хотелось чего-нибудь поспокойнее. Кое-кто уже вытянулся на лежаке, но пока не спал, задумчиво глядел на ровное, уютное пламя.

Сытый и подобревший вожак благодушно окликнул Алька:

— Эй, саврянин, может, сыграешь? Или тебя вначале напоить надо?

— У меня гитары нет, — проворчал тот, еще глубже пряча руки под мышки.

— У нас есть! — Лесоруб с готовностью задрал мешковину на одном из возов и вытащил старенькую, облезшую и захватанную до мышиного цвета гитару.

Альк брезгливо принял ее за гриф. Положил на колени, тренькнул по струнам. Удивленно хмыкнул: звук оказался негромким, глуховатым, но чистым и приятным. Похожим на его голос, подумала Рыска.

Заинтересованный саврянин взялся за гитару всерьез, испытывая ее сложными аккордами и переборами, настраивая струны и одновременно разминая пальцы. Потом утвердительно кивнул — не слушателям, а гитаре — и запел: