Xxcoy - Послушание змеи

– Я ее кое-где подобрал.

– Хе, подобрал? Да ей грош цена – так, мишура, дешевка со слюдой. Дай ее сюда и я дам тебе... пять, нет, десять золотых за то, что ты такой славный мальчуган. Но смотри, не говори никому.

Я скучающе глядел на него и ничего не сказал. Вчера, торгуясь при покупке лекарств для Гарретта, я здорово поднаторел в этом деле. Он занервничал, оскалив редкие зубы:

– Не будь дураком, ишь какой упрямый, а? Хорошо, тридцать. Но ты меня разоряешь.

Презритель фыркнув, я не сказал ни слова.Это заставило его попытаться запугать меня.

– Вообще-то я могу и не выпустить тебя отсюда. Никто не услышит, как ты тут орешь, да это никому и не интересно. Бери пятьдесят и пошел вон, а не то...

Он с отвратительной алчностью жаждал получить эту цепочку.

Кинжал блеснул из-под плаща, когда он сделал шаг в мою сторону. Я, разумеется, сразу бы его бросил и, вопя, умчался прочь, продолжай он наступать. Но я правильно оценил Бинка, ведь он отшатнулся как от змеи и примирительно осклабился. По сути он был просто жирным трусливым мужиком. Ему не требовалось знать, что я не умел обращаться с кинжалом и был напуган вдое больше чем он.

– Я хочу сто двадцать, – сказал я тихим, твердым голосом, сам себе удивляясь: во-первых тому, что голос не дрожал, во-вторых, что он воспринял мои слова всерьез.

– Это сумасшедшая цена. Столько тебе за это нигде не дадут. Даю восемьдесят.

Он держался на почтительном расстоянии, наверно, считал меня эдаким волком в овечьей шкуре, потому как я не испугался его угроз. А я всего-то применил один прием из жизни, который демонстрировал наш вол на пашне: никто не должен понять, что он сильнее меня, хорошая демонстрация превосходства обещает зачастую истинное превосходство.

– Сто пятнадцать.

– Никогда. Тогда придется класть зубы на полку. Девяносто.

– Сто десять. Это последнее предложение. – Я говорил тихо, медленно и очень проникновенно, восхищенный тем, что мне удавалась такая сумасшедшая интонация.

Он схватился театральным жестом за грудь, изображая, очевидно, готовое вот-вот рухнуть дерево. Не дожидаясь красочного описания сирой бедности, в которую я угрожал его ввергнуть, и резко развернувшись, я направился к двери.

– Погоди! Погоди! Сто десять, да? Дай мне подумать, хорошо?

Обернувшись было, я тут же развернулся снова, когда он попытался тянуть время.

– Хорошо! Хорошо! Но я разорен, разорен!

Молча глядя на него, я ждал, пока он отсчитывал деньги. Я должен был собрать волю в кулак, чтобы ничем не выказать невероятного восхищения самим собой. Он мне вручил тяжелый кошель, а я, передав ему цепочку и пристроив кошелек под плащом, вышел вон.

Больше всего на свете мне хотелось громко ликовать, после того как дом скупщика краденого остался позади. Однако я забыл об одной мелочи – надо было еще без приключений выбраться из переулка. Когда я стоял на пороге и щелканье позади меня известило о закрытии замка двери, они уже приближались. Их было трое, казалось, они ждали, пока я выйду. Взляд на крысиное лицо находящегося напротив мужчины явно давал понять, что блефом тут не отделаться.

Главными чертами его характера были, казалось, жестокость в паре с опаснейшей изворотливостью. Снова я почувствовал себя мышью, вокруг которой кружит (на сей раз смертельно ядовитая) змея. Он скривил рожу в неприятной гримасе, будто хотел сказать что-то типа „Читай молитву“. Тут мне вспомнилось, что Гарретт советовал мне бежать что есть силы, и я дал на полную катушку.

Прыгнув на него и сделав при этом такой неловкий кульбит, что сырая мостовая выскользнула у меня из-под ног, я, подскользнувшись, упал и кубарем пролетел мимо сильных хватких рук и мелькнувшего ножа впечатляющих размеров.

Мне каким-то чудом удалось оказаться на ногах, прежде чем меня схватили, а потом побежал, сверкая пятками, как вспугнутый кролик. Я мчался по переулку дикими зигзагами, ничего не видя перед собой, к виднеющемуся маленькому кусочку улицы, при этом сбив с ног нескольких попрошаек, оказавшихся на пути. Лишь только когда те в бешенстве начали избивать меня, стало ясно, что преследователи отстали, и я морщился из-за болезненных тычков и грязных ругательств с выражением счастья на лице. Я чувствовал вес кошелька на поясе, возвращался с добычей, победоносно и невредимый, и прямо раздувался от гордости.

Гарретт лежал на своей кровати все с той же насмешливой улыбкой:

- Ну и сколько удалось из него выколотить?

- Сто десять, - самодовольно возвестил я.

- Хм-м.

Больше ничего не последовало. Но это молчание не означало презрение, ведь мое воодушевление было очевидным, я был в отличном настроении и начал готовить нам еду. Мы молча поели и я полагаю, сегодня вечером он был мной доволен.

6

На следующее утро было уже невозможно удержать моего „пациента“ в постели. Он уже вовсю ходил, когда я проснулся, и я мысленно проклял его замечательную способность двигаться бесшумно. Было бы нелегко услышать, как он встает.

Пока я сетовал сам на себя, что не приковал упрямца за руки и ноги, пока тот валялся без сознания, он уже сготовил завтрак. Потом разыгралась целая дискуссия о том, что он должен носить руку на перевязи, чтобы рана лучше залечилась. При этом дискуссия заключалась в том, что я многословно пытался его убедить, а он лишь настырно помалкивал.

Наконец ему это надоело, и он разрешил мне еще раз обработать руку и наладить перевязь. Благодаря его чрезвычайной живучести и рецепту мази моей матери рана уже начала затягиваться, однако потребовались бы недели, чтобы окончательно забыть о ней. После этого „врачевания“ с моей стороны он надел сой широкий плащ и требовательно бросил мне:

- Пошли.

Я поднялся.

- А куда это мы?

- Навестим старых друзей.

Ирония сквозила в каждом слове, но больше ничего из него вытащить не удалось, и я, узнав его теперь получше, знал, что спрашивать бесполезно.

Мы пересекли почти весь Город, я с немым восхищением пялился на великолепные господские дома аристократов, мимо которых проходил. Миновали городской монастырь моих братьев и я ощутил укол совести – я почти уже забыл, что хотел стать хаммеритом.

Гарретт держался в сторонке от стражей монастыря, я догадывался почему, ведь точно также, по широкой дуге он обходил городскую стражу. Здание было гигантским, окруженное высоченной стеной, с двумя огромными боковыми флигелями, в которых жили мужчины, и поражающей воображение монастырской церковью, чья башня высоко вздымалась во внутреннем дворе. Я слыхал об окутанной легендами библиотеке, правда с моими познаниями в чтении и письме вряд ли можно было оценить по достоинству все ее ценности. Я охотно спросил бы Гарретта, наносил ли он однажды „визит“ в это здание, как выразился Первосвященник Маркус. Однако он был явно не настроен на разговор и кроме того его щеки снова стали бледными, ведь сравнительно долгий путь был тяжек для неокрепшего тела.