Робин Хобб - Магия отступника

Как я и предлагал, он выказывал особое внимание к воинам из клана Оликеи, находил время встретиться с каждым и осведомиться, кто из его родных и близких ответил на призыв Кинроува. Конечно же, все они кого-то потеряли. Мальчик-солдат разделял с ними боль и со всей искренностью повторял, что единственный способ вернуть их любимых — сделать все возможное, чтобы прогнать захватчиков. Он побуждал их вербовать своих родичей, братьев и дядей, чтобы вместе одержать победу и в мире и радости воссоединиться с потерянными близкими. Он сплачивал войска речами об обидах, нанесенных захватчиками, и обещал восстановить справедливость. Снова и снова он напоминал им, что если они будут хорошо сражаться в предстоящей битве, что смогут прогнать гернийцев, спасти деревья предков и положить конец танцу Кинроува. Каждый из них станет тогда героем для своего народа. Ему удалось пробудить в войсках личную заинтересованность в войне с гернийцами. Количество солдат из клана Оликеи удвоилось, а затем и утроилось меньше чем за неделю.

Подобные изменения не ускользнули от внимания Джодоли.

— Как мне его успокоить? — спросил у меня мальчик-солдат как-то ночью, когда все в доме уже спали.

Я пытался не прислушиваться к его словам, но временами, когда мы оставались наедине в его разуме, я чувствовал себя пленным, которого допрашивают с пристрастием. Я не мог сбежать, а если отказывался отвечать, он начинал копаться в моих воспоминаниях. В основном он сосредотачивался на наставлениях отца. Это причиняло мне особенные страдания — получалось, что я предаю не только свой народ, но и отца, используя его тяжко заработанные знания для борьбы с Гернией.

— Как мне привлечь Джодоли на свою сторону? — снова спросил он.

Оликея спала рядом со мной, тяжелая и горячая. Скорбь совсем измучила ее. Она заворочалась, по-детски всхлипнула во сне и затихла. От нее пахло слезами. Мальчик-солдат тяжело вздохнул.

— Мне не нравится поступать так с тобой.

Он зашарил по нашему общему прошлому, пытаясь отыскать подходящий совет. Я сдался.

— У тебя есть две возможности, — сообщил я ему. — Либо сделай свое дело вашим общим, либо дай ему понять, что разделяешь его заботы. И то и другое сработает, если ты справишься с задачей.

Я чувствовал, как он обдумывает мои слова и в его сознании начинает сплетаться замысел. Он почти улыбался.

— А если я справлюсь с задачей, то сумею ли привлечь таким же образом и тебя?

— Я никогда не предам свой народ, — решительно возразил я.

— Возможно, мне нужно лишь показать тебе, какой народ ты на самом деле можешь считать своим, — снисходительно отозвался он. — Возможно, если я буду думать достаточно долго и подробно, то заставлю тебя вспомнить, что гернийцы сделали с тобой. Как твоя невеста смеялась над тобой, а отец от тебя отказался. Как никто не позволял тебе служить своему королю. Как твой собственный народ решил не просто повесить тебя, но сперва избить, пока ты не превратишься в содрогающийся кусок кровавого мяса. А потом я напомню, кто приютил и накормил тебя и заботился о тебе. Я могу спросить у тебя, какая женщина увидела в тебе мужчину, какой народ уважал тебя и магию, которую ты вмещаешь. Я могу спросить…

— А я могу напомнить тебе, что Спинк и Эпини рискнули всем, чтобы спасти меня. А Эмзил собиралась пожертвовать собой, если придется, чтобы помочь мне пройти мимо стражи.

— Да, она была готова поступить так, но только не лечь с тобой в постель, — язвительно заметил он.

— Оликея готова спать с тобой, но не любить тебя, — парировал я.

— Что за мужчину, тем более солдата, так сильно заботит любовь и так мало — свой долг перед преданным ему народом?

Мне нечем было ему ответить. Его слова на удивление глубоко меня уязвили.

— Оставь меня в покое, — угрюмо проворчал я.

— Как пожелаешь, — откликнулся он и умолк.

Когда мальчик-солдат не нуждался в моих советах, он вовсе не обращал на меня внимания. Тогда я словно бы выпадал из пространства и времени. Казалось, теперь я не сплю, а просто перестаю воспринимать себя как отдельную сущность. Как крошечная щепка, я медленно вращался в тихих заводях его разума. Иногда течения увлекали меня, но сам я на них влиять не мог. Его слова о том, какой народ я на самом деле могу считать своим, разъедали мне душу, точно кислота. Стоило мне вспомнить об этом, и, казалось, таяла самая моя суть. Меня преследовали давние слова Бьюэла Хитча. Почему считается достойным хранить верность какому-то народу лишь потому, что ты в нем родился? Почему я не могу просто отвернуться от гернийцев, как они отвернулись от меня, и стать спеком? Думаю, в такие мгновения лишь немногочисленные друзья и родные в Геттисе удерживали меня от того, чтобы окончательно переметнуться.

Словно издали, я наблюдал, как мальчик-солдат обхаживает клан Оликеи, пытаясь заручиться его поддержкой и доверием. И когда пришло время, он не стал приглашать Джодоли к себе, а отправился разыскивать его сам на земли клана. Отец Оликеи и Фирады охотно пригласил его в дом. Киликарра был первым спеком, с которым я разговаривал, и, похоже, гордился тем, что разглядел во мне великого. Он был мужчиной средних лет, с черными губами, глазами разного цвета и сединой в волосах. Теперь я знал, что он потерял мать своих дочерей в танце Кинроува, и видел его скорбь из-за ухода внука. Он долго беседовал с мальчиком-солдатом и согласился стать его союзником в борьбе за спасение Ликари. Было больно смотреть, с какой легкостью его убедили обещания сделать все возможное для возвращения ребенка. Мальчик-солдат не пытался скрывать свою печаль из-за утраты и тревогу за малыша. Не думаю, что он сам способен был отделить собственные истинные чувства от линии поведения, избранной им, чтобы привлечь спеков на свою сторону.

Однако прочие родичи Оликеи не торопились от всей души привечать мальчика-солдата. Подозреваю, Джодоли не поощрял среди своего клана доверие к чужаку. Появление мальчика-солдата заметно изменило отношение сородичей к прежде единственному великому. Они с Фирадой облегченно вздохнули, когда мальчик-солдат поселился в старой хижине Лисаны, далеко от обычного зимовья клана. Они с радостью отзывались о нем как о великом без родичей, своего рода маге-отступнике. Великий начал было заново укреплять свое положение в клане, и тут опять объявился мальчик-солдат.

Однако обстановку разрядило то, что он сразу же обратился к Джодоли за советом по поводу призыва и поделился с ним тревогой за Ликари. Сперва он лишь спрашивал и внимательно выслушивал ответы, даже если те нудно повторяли хорошо известные им обоим вещи. Фирада также питала слабость к племяннику, и к наступлению ночи встреча окончательно превратилась в семейный совет. Дом Джодоли вдвое превосходил хижину Лисаны и был полон роскоши, подобающей великому. Мальчик-солдат открыто восхищался его уютом, немало польстив Джодоли. И все же, когда стемнело и мы все придвинулись к очагу, большая хижина стала казаться крошечным островком, где пляшущее пламя озаряло круг лиц, измученных скорбью. Кормильцев отослали по домам. Осталась лишь «семья»: две женщины, их отец, Джодоли и мальчик-солдат.