Анастасия Вихарева - Тайны гор, которых не было на карте...

Дьявол уставился на нее, потеряв дар речи, хватаясь за сердце.

— Они сами себя так называли! — оправдалась Манька. Сердце у Дьявола не было, инфарктами он не заболел бы, но нехорошо как-то называть плохими словами хороших людей… — Во сне, когда мы уже могли разговаривать. Я им рассказала, что я из нашего времени, и что у нас, чем больше человек вампир, тем он больше шишка, а они сказали: "Вот мы — ТРИ ДУРАКА, пока собирали поленья, люди родились, женились, умирали — и никому в голову не пришло идти вслед Дьявола! Маня, а ты, почему пошла за ним? ТОЖЕ ДУРА?!" — Манька наклонила голову, хитро прищуриваясь. — Если ТОЖЕ, значит, ТОЖЕ ДУРАКИ?! Конечно, и я дура, в деревне хуже меня никто не жил… — согласилась она. — Разве кузнеца господина Упыреева язык повернется дураком назвать? Вся его жизнь — доказательство праведности, а моя — кому в пример? Я разве не за тем пошла, чтобы достать себе жизнь, как у господина Упыреева? Да, есть земля, есть Борзеевич… — Манька задумалась, спохватившись, и обиженно уставившись на Дьявола, который наблюдал за нею внимательно: — Какой-то ум у меня сегодня неправильный… Дьявол, а почему я про избы, про землю вспомнила в последнюю очередь? Это от болезни?

— Вот именно! — подтвердил он. — Сама подумай, вот человек, плюет, или наоборот, расставляет сети… Он занят делом, и для него, обиженного или радостного, господин Упыреев — пуп вселенной, "ты мне, я тебе" — идея фикс, а как за бортом не остаться — мысли вслух… Разве будет у него голова болеть о том, что тебе дорого? А когда тварь поднимается из земли, поворачивая мышление человека на себя и на свои нужды, она не интеллектуальнее своего создателя. Человек — открытая книга, в которой все страницы исписаны, и судит он горсткой нелюдей, имя которым сыны человеческие. Так что, суди, да не засуживайся! Вот, не стали они тебя слушать… — Дьявол посмотрел куда-то в себя, проверяя, все ли осталось так, как должно было, своим искрометным юмором она могла переделать его любимые планы, внушив безусловной надежде, что помилование человеку не стоило добывать. Он выдавил вымученную улыбку. — Маня, не смей так говорить, когда не сможешь потом извинить себя! Жизнь их была непредсказуемой… А знаешь ли ты, что те два полена, которые исторгли из себя ветвь неугасимую, есть у тебя только потому, что каждый из них смог вырастить дерево? Вдруг они ради тебя старались?

Пришла очередь Маньки задуматься. Странно как-то: она дала им неугасимую ветвь, которая вернулась к ней поленом. Получается, у дерева не было ни конца ни начала? Возможно, Дьявол говорил правду. Не будь поленьев, у нее вообще не осталось бы шанса противопоставить себя нечисти. Наверное, она тоже бы подумала, что помочь надо человеку, пусть замного времени вперед. Но тут же вспомнила, что не найди она города, валялись бы благодетели ее внутри статуй еще долго, дожидаясь такого дурака, как они вчетвером, да еще и дерево было из того самого полена, которое она же им дала, поэтому всякую благодарность отменила.

— Ну-у… — неопределенно пожала она плечами, взвешивая на воображаемых весах то и другое.

— Вот видишь, как лихо закручена жизнь! — поторопился упрекнуть Дьявол, пока она не ляпнула чего-нибудь еще. — И стольким обязана ты жизнью, и столькие обязаны тебе… Может, пора уже осознать, что нет у человека ничего, кроме того, что дорого Дьяволу? Ведь их тоже вела злая судьба! Разве они плакали бы на твоем месте?

— Запрещенный прием! — воспротивилась Манька, тут же сообразив, что не было никакой похвалы, просто подлизывался Дьявол. — Откуда я знаю, плакали бы или нет? Может, и плакали бы! Знаешь что, не надо мои мучения называть "благим даром"! Без них я бы не хуже жила!

— Ну, Маня, твой Зов меня всего уже извел! Чем тебя таким вампиры припечатали, если всякое мое слово убивается? Злобливая стаешь, невозможно к жизни вернуть! — расстроился Дьявол.

— Ну так скажи, как убрать этот проклятый Зов? Чего оправдания ищешь? Лучше был бы таким, какой есть. Вреднее нет никого, но я привыкла, а теперь, когда ты прикрываешь свою вредность, понимаю, камень за пазухой припрятал. Или это не так?

Дьявол тяжело вздохнул.

— Ничего не могу сказать определенно по этому поводу! — опять откровенно признался он. — Далекое будущее состоит из вероятностей. Есть время и место, где твоя голова столкнется с определенными трудностями. И только ты сама рассмотришь их во времени и пространстве, и примешь решение, от которого будет зависеть твоя судьба. Велика ли вероятность, что вампиры встретят тебя с хлебом солью, вслушиваясь в каждое твое слово?

— Ноль, — сразу же просчитала Манька.

— И я о том же. А велика ли вероятность, что ты положишь на лопатки вампиров?

— Ну… — Манька задумалась. Слабой она себя уже не считала.

— Шанс есть, но не далек от нуля. А велика ли вероятность того, что вампиры будут искать способ убрать с лица земли и тебя, и землю, которая им как бельмо на глазу?

— Сто процентов, — не задумываясь, ответила Манька.

— А теперь соедини две вероятности, когда ты не положишь на лопатки вампира, и где они ищут способ убить тебя. А когда эти две вероятности станут реальностью? И снова появятся несколько возможных вариантов будущего: биться насмерть, убежать и спрятаться, подчинится злому вампиру… Первое — сто процентов смерть, ноль процентов выжить. Второе… ну так себе, шанс есть, но не далек от нуля. Третье, ноль процентов выжить, сто процентов смерть — медленная и мучительная. Трудность, Маня, это когда нулевую вероятность оборачивают в стопудовую. Даже не представляю, как ты справишься.

— Вот и правильно! — смягчилась Манька, понимая, что на этот раз Дьявол говорил как есть. — И не надо придумывать, как подманить меня на эту трудность, дожить надо сначала, — она засмотрелась на свою внутренность, которую будто фонариком подсветили. Нащупать ничего не получалось, пространственные объекты набились во внутренность туго, как в мешок. И боли никакой не было, чтобы понять, кто и с чем, разве что голова тяжелая и не свободно. — Господи, откуда столько дерьма? — удивилась она. — Злоба у меня какая-то на тебя и на Борзеевича, хотя злом никогда не смогла бы подумать о вас, — пожаловалась Манька, недоумевая. — И вспоминаю, сколько пережили, и сколько обрела с вами, но неприятие какое-то, будто подменили меня… Ты ведь об этом хотел поговорить? Правда, ты мне больше, чем Друг, наверное, вижу в тебе Бога, которым нечисть никогда не назовет, а Борзеевич — как родители, которых не знала. Но внутри меня соль, глазами вижу, а не идет на меня. Я так мучаюсь, такая я сама себе могу рожу скорчить!

— Мыться надо каждый день, рука руку моет. А представь, что думает твоя душа, когда ты меняешь его представления. Славное настроение, не правда ли? Ты давно ли зрением проверялась?