Татьяна Патрикова - Драконьи грезы разужного цвета

Шут замер, просто заиндевел. Довольный собой лекарь прекрасно это почувствовал, но не отстранился.

— Где твоя комната? — поинтересовался он.

— Двумя этажами ниже, — больше пока не рискуя паясничать, и все еще переваривая услышанное, отозвался Шельм.

— Хорошо. Идем, — бросил лекарь уже на ходу, протягивая ему руку.

Шут не принял. Фыркнул, гордо вскинул голову и пошел рядом с ним, демонстративно убрав руки в карманы. Лекарь не стал настаивать. Зачем? Но, спустившись на этаж ниже, они столкнулись с пышущим самодовольством наследником. Толстенький, низкорослый, напоминающий воздушные шарики, которые продавали, порой, на ярмарках. Завидев их, он тут же осклабился.

— Идете, голубки, — протянул он ехидно, скользя каким-то явно нездоровым сальным взглядом по Шельму. — Так значит, папенька, все же тебя убедил, — выпятив грудь, а точнее брюхо, которое у него было даже больше, чем у родителя, протянул он.

Лекарь сдвинул брови. Глупый королевич намека не понял. Шельм, тоже недолюбливающий Воровека, схватил лекаря за рукав и потянул в сторону к лестнице на нижний этаж, осознав, что такими темпами страна может лишиться наследника. Мальчишка явно не знал, когда нужно остановиться и вообще, как следует вести себя с человеком, от которого в самое ближайшее время будет зависеть твоя жизнь и здоровье.

— Убедил, королевич, — попытался сгладить эффект от его слов шут. — Вот видишь, бежим собираться, и тебе того же советуем.

— Посоветуй мне еще, — осклабился тот, и когда Шельм, целенаправленно буксируя за собой все еще не проронившего ни слова, но хмурого как туча, лекаря, проходил мимо него, потной ладошкой шлепнул его по попке и тут же взвыл.

— Ай!

Захрустели кости. Не перелом, конечно, но болезненно.

— Пусти! Пусти, урод драконий, я папе пожалуюсь! Он тебя повесит, лекарь!

— Ставрас, хватит, — попытался урезонить Ригулти Шельм.

Тот молчал, продолжая сдавливая запястье принца, посмевшего распускать руки. А потом шагнул к нему и очень ровным голосом произнес:

— Слышал слухи, что Шельм — мой любовник?

— Слышал! Пусти, гад!

— И что же тебя натолкнуло на мысль, что я позволю всяким там толстопузам лапать то, что принадлежит мне?

— Как ты меня назвал?! — но лекарь сдавил чуть сильнее. Королевич осекся, но потом все же осмелился вякнуть: — Он не твоя собственность, он на королевской службе, а значит…

— Ни черта это не значит, — все так же ровно, обронил Ставрас. — А теперь будь послушным мальчиком, Боровок…

— Я Веровек!

— Так вот, Боровок, повторяй за мной. Шельм… Ну?

— Шельм…

— Ландышфуки.

— Ландышфуки…

— Принадлежит Ставрасу Ригулти.

— Да, что за бред?!

— Ну?

— Ай! Принадлежит Ставрасу Ригулти!

— И я больше никогда не позволю себе быть с ним столь фамильярным.

— Я не… ай!.. не позволю себе быть с ним фамильярным!

— Молодец, — отпуская его, наконец, удовлетворенно произнес Ставрас.

— Да я… я тебя…

— Будешь слушаться, как бобик псаря, ясно?

— Да, как ты…

— Иначе, завезу в дебри, подвешу вверх тормашками на ближайшей осине, и зверям диким скормлю.

— Мой отец убьет тебя за это!

— Ой, ли? С теми деньгами, что он мне за твой выпас выплатит, мне вовсе нет необходимости возвращаться сюда.

— Но здесь твоя аптека!

— И что? Захочу, новую отрою, еще лучше нынешней. А всем этим байкам, что, дескать, я к этой магией страшной и древней привязан, я бы на твоем месте, Боровок, не верил, — подмигнул ему Ригулти. Взял за руку молчавшего шута и увел его за собой, оставив королевича в тихом, бессильном бешенстве.

— Но ничего! — завопил он им в спины. — Вот добуду Радужного Дракона, попляшите у меня, голубки!

— Ну да, конечно, — процедил Ставрас, скрываясь вместе с Шельмом за поворотом.

Шут вопросительно покосился на него. Но лекарь и не подумал признаваться, что уж кому-кому, а этому чванливому поросенку с человеческим лицом, Радужный Дракон точно не достанется.

3.

— Послушай, — резко повернулся к Ставрасу шут, когда они все же добрались до его комнаты.

Но тот не дал ему договорить.

— Ты вообще, переодеваться будешь или так, и поедешь в колпаке и разноцветных панталонах? — осведомился лекарь ехидно и был приятно удивлен, когда заметил на щеках голубоволосого мальчишки легкий, едва заметный румянец. Над чем уже собирался, как следует поехидничать, но на этот раз его перебил сам шут.

— А ты что же, так и будешь здесь стоять, пока я переодеваюсь? — осведомился он, вскинув голову.

Ставрас расплылся в улыбке, явно не сулящей ничего хорошего.

— Конечно, ты же не кисейная барышня, чтобы стесняться мужчины, ага. Да, и должен же я оценить товар лицом.

— Не кисейная, — зашипел шут, грозно сверкнув глазами. — Но и не девица из Квартала Белошвеек, ясно?!

— Конечно, но ты же у нас такая лапушка. Сам, между прочим, сказал. Так что, грех мне будет не посмотреть на тебя… милый, — промурлыкал Ставрас, и уже ожидал впервые услышать, как этот явно доведенный до белого каления мальчишка зарычит на него, но шут неожиданно замер, а потом с вызовом вскинул на него глаза, в тускловатом освещении комнаты показавшиеся лекарю васильковыми, и начал раздеваться. Ставрас демонстративно сложил руки на груди и оперся о стену возле входной двери.

Да, у шута, однозначно, был талант. По крайней мере, по части раздеваний, это уж точно. Ставрас как-то не был морально подготовлен к такому зрелищу и даже успел пожалеть, что решил так необдуманно подшучивать над Шельмом, в кое-то годы резко поменяв свою с ним линию поведения.

Сначала Ландышфуки снял свой обожаемый колпак, запрокинул голову и расчесал встрепанные волосы обеими руками. Опустил глаза, на миг спрятав их под пушистыми ресницами, и тут же распахнул вновь, сверкнув в сторону чуть не подавившегося вдохом Ставраса. Затем коварный Шельм, явно входя в образ этакого соблазнителя, начал медленно-медленно, покачиваясь словно под музыку, расстегивать коротенькую жилеточку из светло-коричневой замши. Если учесть, что на ней было всего-то три пуговицы, то шут, поистине, проявил чудеса изобретательности, потому что на них у него ушло минут десять, если не больше. Ставрас, хмурившийся с каждой минутой все сильнее, как-то не считал.

Дальше, интереснее. На белоснежной сорочке с широкими манжетами, поверх которой была натянутая та самая жилетка, небрежно отброшенная на пол, пуговиц было не в пример больше. Но на этот раз, шут, наоборот, расправился с ними подозрительно быстро, а потом приступил к поистине завораживающему действу — стягиванию этой самой сорочки с плеч. И главное, все это с совершенно непроницаемым выражением лица и с блуждающей на губах легкой, мечтательной улыбкой. Но, Ставрас стоически терпел это издевательство, сдаваться на милость мальчишке не хотелось ни при каком раскладе. Вот, совершенно.