Елена Костромина - Трафарет вечности

— Привет… Ты как? — попробовал приподняться Федор. Получилось плохо. И говорить и приподниматься.

— Да я-то хорошо! Меня три дня как выписали. Это ты как? Кузька вчера позвонил, говорит: "Федьке плохо!", мы с Оксаной и метнулись быстрее на Канонерский. Еле твою лабораторию нашли-то! Скитались, скитались по этому пустырю, думали, Кузьма ошибся. Насилу отыскали. Замаскировали под помойку какую-то. Ты лежишь, мерзнешь, чушь всякую несешь… Кузька сидит зеленый — краше в гроб кладут. Я тебя на плечо и… все. Есть хочешь?

Федор вздохнул и понял, что он ужасно хочет есть, просто умирает от голода.

— Очень… — и снова стал засыпать.

— Не спи, я мигом, — сквозь сон услышал он слова Леонида, но сил просыпаться уже не было.

Проснулся он оттого, что кто-то настойчиво тряс его за плечо:

— Федя…. Проснись. Надо тебе поесть, — теребил его Леня.

Федор через силу разомкнул веки.

— Я хочу спать…

— Федор Михайлович! Я бульончика сварила, — из-за плеча Лени выглядывала Оксана.

— Спасибо, Оксаночка… Я так спать хочу…

— Горяченького бульончика…

— Куриный?

— Нет, Кузя сказал — "только говяжий".

— Спасибо…

Федор попытался выбраться из-под перины, но только вновь начал барахтаться без толку. Леня сочувственно качнул головой и ловко вытащил Федора из пуховых объятий.

— Тебя с ложечки покормить? — с ехидцей спросил актер.

— Сам такой… — ответил Федор, взял в руки тарелку с огненным бульоном и в один момент выпил его весь.

— Спасибо… — пробормотал Федор, уже погружаясь в пух, — Оксаночка, я только для студентов Федор Михайлович, вы же не собираетесь у меня… — он не договорил, он спал.

Когда он проснулся, был уже вечер. Чувствовал он себя намного лучше и тут он понял, отчего он проснулся — до него донесся запах жарящегося шашлыка. Самостоятельно выбравшись из постели, Федор нашел одежду и вышел на балкон. Ветерок пронесся по небу, коснулся Федора, зашуршал ветками деревьев, полез за воротник. Ему стало нестерпимо холодно, он быстро вошел внутрь, сел на кровать. Несколько минут зябко ежился, но потом решился и пошел из комнаты вниз, к друзьям.

Друзья сидели поодаль от дома, в шезлонгах, объедаясь жареным мясом. Собственно, сидели только Оксана и Леня, в одном шезлонге на двоих, у их ног, лениво поводя ушами лежал Тихон, сытый до такой степени, что не имел даже желания встревать в разговор, Кузьма угощался прямо перед шашлычницей, попутно дожаривая очередную порцию, а Василия видно не было.

— А я, значит, хоть с голоду помри, так? — сказал Федор, незаметно подойдя к компании. Все трое уставились на него, а затем радостно загалдели:

— Федька, очнулся!

— Федор Михайлович, вы же замерзнете? Идите к огню!

— Федя! А я твою часть решил попозже зажарить!

Федор усмехнулся, сел в шезлонг около Оксаны, поближе к шашлычнице, и ответил всем сразу:

— Привет, я решил проснуться.

— И молодец! — ответил Леня.

Затем Федор перевел взгляд на Кузю и спросил:

— И что? Мне теперь не достанется?

— Чушь какая! — возмутился Кузя, протягивая Федору шампур с еще скворчащим мясом, — Тебе, да не достанется?

— Спасибо, — сказал Федор, принимая угощение.

Он вцепился зубами в меру прожаренный и горячий кус мяса, рот наполнился мясным ароматным соком, совсем близко запахло горящими угольями, сухим вином, специями, жареным луком, мятным холодком. Федор откусил и стал медленно смаковать то великолепие, что масляно растекалось по языку, дразнило небо, заставляло вибрировать в предвкушении желудок.

От гурманских наслаждений его оторвал чей-то голос, он не заметил, что Леня что-то спросил.

— Что ты спрашиваешь? Я что-то прослушал…

— Чем ты приболел-то? Похоже, гриппом заразился?

— Ага, птичьим! — радостно возвестил Кузя от мангала.

В этот же момент язык алого пламени вырвался из недр печки и спалил весь шашлык, что Кузя держал в руках. Оксана ахнула, Кузя укоризненно покачал головой, Леня радостно заржал.

— Печку надо чистить… Досадно… — грустно сказал Кузя.

— Федор Михайлович, а разве в России он есть? Вроде никто еще не заразился, — спросила Оксана переведя взгляд с Кузьмы на Федора.

Федор посмотрел на Оксану:

— Оксаночка, я же просил Вас не называть меня по отчеству. Меня Федя звать. А начет птичьего гриппа, это наш палеонтолог шутит.

— Пойду еще мяса принесу, — обижено сказал Кузя и ушел на кухню.

Утром Федор, придя на веранду, увидел четыре крупных деревянных ящика, что стояли на крыльце. Вокруг них кругами ходил Кузя. На одном из ящиков сидел Тихон и сурово вылизывался, продолжая обличающую речь:

— Между тем повелел король привезти к нему всех младенцев, рожденных в первый день мая знатными дамами от знатных лордов. Посадили их всех на корабль и пустили по морю, а иные были четырех недель от роду, иные же, и того моложе…

— Ты бы, Тиша, подумал бы, прежде чем сказки сказывать, как это дети, рожденные в один день, могут быть младше? — сонно сказал Федор, просто из желания подразнить кота, честно пересказывавшего "Смерть Артура", что Томас Меллори сочинил пятьсот лет назад.

— Федь! — звенящим голосом позвал Кузьма друга, — Федь! Ирка-то совсем с ума спятила!

— Что случилось?!

— Вот, погляди! — Кузя показал на ящики.

— И? — спросил Федор.

— Прянишниковскую коллекцию! Мне прислала! На, читай, — он протянул Федору листок бумаги.

— На словах скажи. Это, все-таки, тебе письмо, не мне.

— Ой, да ну тебя! — Кузя был возбужден и обрадован, как ребенок, — Написала, что ей в Сибири минералы эти не нужны, а я их сто раз просил… Что это подарок, на память! Она ненормальная, правда! Она их могла продать за…

— Она решила сделать приятное другу, Кузя, только и всего, — улыбнулся Федор, понимая, что хотела сказать Ирина этим подарком, — Разбирай подарок, не место ему на крыльце.

К вечеру на веранде творилось нечто невообразимое — все сверкало, переливалось, светилось от невероятного количества друз, жеод, щеток кристаллов, аммонитов. Отдельными грудами были сложены окаменелости, кости, динозавров, неуловимые, даже через миллионы лет, отпечатки медуз, скелеты панцирных рыб, роскошный археоптерикс, навечно замерший на окаменелом стволе. Они стояли на столе, на камине, на сервировочном столике, на подоконниках, в не полностью раскрытых коробках. На столе, занимая его практически весь, лежал янтарный самородок с любимой Кузиной стрекозой. Рядом с ним, на краешке пристроились аммониты, с другого конца, для того чтобы не дать столу перевернуться, а, скорее принуждая его рухнуть на пол, стояли кристаллы турмалина, винно-черные даже в лучах ослепительного солнца.

Веранду Кузиного дома заливали лучи садящегося солнца. Федор все еще болел, и старался быть на солнце как можно больше, но все равно мерз, даже не смотря на невероятную жару, что была этим летом. Кузя принес из погреба ведро каменного угля и начал растапливать камин. Федор, решив, что ему уже недостаточно просто лежать, с утра нарубил поленицу дров, очень устал, и даже не пошел к себе в спальню, устроившись на веранде.