Дэвид Коу - Правила возвышения

— Хочешь, да?

Тавис кивнул и, вероятно, тем самым спас свой глаз. Лезвие снова полоснуло по лицу, но порез протянулся от уголка глаза до уха. Несмотря на кровь, заливавшую глаз, он еще видел. Слезы неудержимо струились по лицу, но Тавис не смел издать ни звука. Он стиснул зубы, ожидая следующего движения меча и спрашивая себя, чем он оскорбил богов, что они послали ему такое испытание.

— Ты считаешь меня жестоким, — сказал Андреас. Это прозвучало как утверждение, и Тавис почувствовал некоторое облегчение: по крайней мере от него не требовалось ответа. — Ты считаешь меня чудовищем, поскольку я нахожу удовольствие в возможности причинять тебе боль. Ты бы меня понял, если бы дожил до того, чтобы стать отцом.

«Я еще жив, — хотел сказать он. — Не говорите так, словно я уже умер». Но он промолчал.

Герцог снова поднял меч, но потом нахмурился и опустил руку.

— Мне следует быть поосторожнее, — сказал он. — Иначе ты умрешь от потери крови. Надо найти другой метод убеждения. Если ты не хочешь признаться сейчас.

Но Тавис по-прежнему молчал. Андреас подступил ближе, грубо схватил его левую руку и заломил мизинец назад.

— Отвечай! Ты признаешься?

— Нет, — сказал Тавис насколько мог мужественно. — Мне не в чем… — Он не договорил, завопив от страшной боли, когда герцог сломал ему палец.

Андреас взялся за безымянный:

— Осталось еще девять. Сколько пальцев нужно сломать, чтобы ты сказал мне то, что я хочу услышать?

— Вы хотите, чтобы я солгал?

Боль полыхнула в мозгу, подобно белому пламени. По-детски скуля, Тавис рухнул на пол, хотя герцог продолжал держать его руку. Он чувствовал на себе взгляд Андреаса, но не находил сил поднять глаза. Мгновение спустя мужчина отпустил руку мальчика и присел перед ним на корточки.

— Почему ты все отрицаешь? — спросил он почти ласково. — Ты уже должен бы понять, что запирательство не спасет тебя от казни, но просто продлит твои страдания.

Тут Тавис наконец посмотрел герцогу в глаза, собрав все свое мужество, которого до сих пор не подозревал в себе.

— Да, я все понимаю. И тем не менее настаиваю на своей невиновности. Неужели это вам ни о чем не говорит?

Андреас снова ударил его, на сей раз в висок, которым раньше Тавис стукнулся о каменную стену. Мальчик задержал дыхание, ожидая, когда утихнет боль.

«Вот награда за мою смелость».

— Это говорит мне только о том, что ты достойный сын своего отца. Ты такой же упрямый и безрассудный. — Еще несколько секунд герцог пристально смотрел на него, а потом встал и потряс головой. — Я вернусь завтра. Пожалуй, мы начнем с больших пальцев. Я слышал, это довольно больно.

Он повернулся и направился к лестнице.

— Могу я задать вам вопрос? — спросил Тавис.

— Разумеется.

— Не опасаясь, что вы ударите или покалечите меня?

Лицо Андреаса снова побагровело, и на какое-то мгновение Тавису показалось, что герцог сейчас ударит его ногой. Однако после минутного колебания он кивнул.

Мальчик на мгновение закрыл глаза. Он чувствовал острую пульсирующую боль в руке, мучительно ныли синяки и порезы на лице. Возможно, для него было бы легче признаться в убийстве. Но он не мог сдаться. В этом отношении Тавис действительно был достойным сыном своего отца.

— Ну? — раздраженно спросил герцог.

— Если я убил Бриенну, — сказал Тавис, поднимая взгляд, — почему я остался в комнате? Почему не бежал из Кентигерна?

Андреас пожал плечами:

— Ты был пьян. Ты заснул. Вряд ли ты замышлял убить мою дочь. Ты действовал под влиянием слепого гнева, как в случае с сыном Хагана.

У Тависа расширились глаза и запылало лицо.

— Да, — сказал герцог. — Мне все известно. Похоже, в пьяном виде ты не отдаешь себе отчета в своих действиях.

— Но в случае с Ксавером все было иначе! — поспешно ответил мальчик. — Тогда я только что вернулся с Посвящения, получив плохое пророчество! Я был вне себя!

— Разумеется, — с сомнением сказал Андреас. — И что же тебе открыло плохое пророчество?

Тавис запнулся и отвел вгляд в сторону. Что он мог ответить?

— Это не имеет значения.

— Нет, — сказал герцог. — Думаю, имеет.

Он снова повернулся и стал подниматься по ступенькам. Двое стражников следовали за ним по пятам. Тавис услышал, как открывается дверь, а затем слова герцога:

— Больше к нему никого не пускать. Даже отца. Если они станут протестовать, пошлите их ко мне.

Дверь захлопнулась, и голоса постепенно стихли в отдалении. Тавис судорожно вздохнул и заплакал навзрыд, как не плакал с раннего детства. Острая боль пронизывала руку с каждым ударом сердца. Кровь стекала с лица и плеча, запекаясь на коже; порезы горели, словно свежевыжженные клейма; синяки на скулах вспухли и болезненно ныли.

Однако Тавис плакал не от физической боли — по крайней мере не от нее одной.

Да, тогда он поступил безрассудно: глупо, возможно, даже жестоко. И он сам никогда не простит себя за то, что сделал с Ксавером. Но сейчас он был невиновен. Он почти точно знал это. Пятнышко крови, обнаруженное отцом и Ксавером, наверняка что-то значило. По жестокой иронии судьбы мальчику приходилось нести наказание за злодеяние, которого он не совершал.

Тавис услышал отдаленный звон городских колоколов. «Вероятно, предзакатные», — подумал он, хотя уже снова потерял счет времени. Но в тишине, наступившей минуту спустя, он опять вспомнил о другом узнике, который доводил его своими воплями все предшествующие дни. Он напряг слух, пытаясь различить хоть какой-то звук, хоть какой-нибудь признак жизни. Однако он знал, что не услышит ничего. Человек умер, скончался в камере смертников. Никогда еще Тавис не чувствовал себя таким одиноким.

Юго-западная окраина Кентигернского леса, Эйбитар

Поскольку Джедрек родился и вырос в Анейре, он часто охотился в южной части Великого леса, где река Черного Песка сливается с Рассором. Его отец — самый преуспевающий кузнец в Криесте, втором по величине городе герцогства Дантриель, — считал охоту недостойным занятием для человека с общественным положением Джедрека и всячески старался убедить мальчика обучиться кузнечному делу.

«Охота хороша для праздных принцев и невежественных мужланов, — говорил он. — Молодые люди, стремящиеся добиться успеха в жизни, должны владеть каким-нибудь ремеслом».

Однако Джедрек еще подростком знал, в какой области он одарен, и знал также, что отец не прав. Охота была настоящим искусством для людей, которые относились к ней как к искусству. Любой дурак — принц или мужлан — мог таскаться по лесу достаточно долго, чтобы в конце концов наткнуться на медведя или рысь и убить зверя. Но для того чтобы выследить и убить заранее намеченную жертву, требовались проницательность, хитрость и, самое главное, знание повадок и потребностей зверя. К тому времени, когда Джедрек достиг возраста Посвящения, он уже мог выследить волка на каменистой тропе или лося в русле лесного ручья.