Константин Плешаков - Богатырские хроники.

Крестьяне жаловались, что пшеница родится в этом году какая-то бешеная, ранняя («словно спешит куда-то, боится не успеть»); появлялись на свет странные животные — двухголовые, трехглазые. Я проклинал свою беспечность. Но никто пока ничего не слышал о человеческих странных делах.

Я легко нашел Наину. Она сидела у дороги и безжизненно смотрела вдаль. Она узнала меня:

— Спаси его, Добрыня!

Мать, подумал я. Вся Русская земля скоро будет в огне, а ты только о сыне.

Соловья увезли две луны назад. Приехали всадники — и увезли. Волхва с ними не было. Я не узнал ничего и помчал в Киев, слыша за спиной слабый голос:

— Спаси его, спаси!

Я проскакал день, пока не встретил отряд, предводитель которого сообщил мне, что в Новгороде сын Владимира Ярослав поднял мятеж и зовет варягов из-за моря, чтобы сесть в Киеве на трон. И тут я совершил вторую ошибку. Я свернул с Киевской дороги и поскакал на Новгород.

Что вело меня? Я думал, что мои попреки и советы Владимиру уже бесполезны и что надо скакать в самое пекло.

За день до Новгорода я напоролся на засаду из шести всадников. Я разозлился не на шутку. Я спешил.

Я не пощадил никого; с некоторых пор это стало моим правилом в отношении засад. На шее у каждого я нашел то, что, собственно, и ожидал увидеть — серебряное копытце. Знак Волхва.

Новгород кипел. Город еще помнил дни своей воли и по глупости надеялся на молодого князя. Я еле пробился ко дворцу. Стража мне не понравилась. Это была не обычная стража. Готов был поклясться — у каждого на шее болталось то же самое серебряное копытце. Я понял, что пробиваться вовнутрь бесполезно, и стал ждать.

Утром следующего дня Ярослав выехал из дворца. Я крикнул:

— Ярослав, я вернулся из опалы!

На лице князя появилась самодовольная улыбка: враг его отца, богатырь Добрыня, становился под его знамена!

— Пропустите его, — кивнул он страже.

Некоторое время мы ехали молча. Князь приветливо улыбался толпе.

— Что, Добрыня, — сказал он, — ты нашел, наконец, правого?

— Я нашел дерзкого, — отвечал я.

Князь слегка нахмурился:

— Дерзкого?

— Ты ведь дерзаешь.

И в эту самую минуту я ощутил нечто вроде укола в сердце. Я быстро осмотрелся. По правую руку князя ехал молодой всадник с очень странным лицом. Это было лицо дурачка, но при этом от него исходила Сила. «Дети Волхва», — подумал я с горечью.

— Князь, а князь, — загнусавил дурачок вдруг, — он дурного хочет. Он не с добром к тебе приехал.

Князь остановил коня. Свита смешалась.

— Что ты на это скажешь, Добрыня?

— Если ты будешь верить людям, которые попали к тебе месяц назад, ты далеко не уйдешь.

— Месяц? Да, верно, месяц, — удивился самому себе князь.

— А я уже пятнадцать лет у всех на глазах.

— Он гибели твоей хочет, князь, — плаксиво сказал дурачок.

— Крестом клянусь, что гибели твоей не хочу. Кто-нибудь видел, чтобы Добрыня преступал такие клятвы?

А ты, убогий, — я поворотился к дурачку, — скажи, что, я действительно хочу смерти князя Ярослава?

— Нет, — помотал он головой.

— И что я очень люблю князя Владимира?

— Ты его вовсе не любишь. Он причинил тебе зло.

Морщины на лбу князя разгладились.

— Отлично! Так с чем ты приехал, Добрыня?

Я усмехнулся про себя. С такими детьми Волхва действительно нетрудно справиться: надо только подставлять им нужную часть своих мыслей. А мыслей у каждого много.

— С чем может приехать опальный богатырь? Говорить с дерзающим князем.

— Отлично! Говори!

— Многие таят обиду на князя Владимира. Но не каждому удастся отплатить за обиду. И надо знать, кому это удастся. И это — можно знать.

— Ворожба? — вскинулся князь. — Мне уже ворожили.

— Я знаю, кто тебе ворожил. Пятидесяти с небольшим лет, маленького роста, борода с проседью, скованный в движениях, щуплый, глаза — как уголья.

— Откуда ты знаешь? — задохнулся князь.

«Ну и дети у Владимира», — подумал я мельком.

— И ты его раньше никогда не видел. И он исчез, как только наворожил.

— Я всегда слыхал, что твоя Сила велика, Добрыня, — с уважением сказал князь. — Ты поворожишь мне? Ты будешь со мной? — И он жадно схватил меня за руку.

— Я поворожу. И если мы увидим славное будущее, я буду с тобой.

— Отлично! Назад, во дворец!

«Только бы Волхва не оказалось сейчас в Новгороде», — подумал я.

Я долго ходил по комнатам дворца, выбирая нужную. То здесь, то там я чувствовал враждебную мне Силу Волхва. «Не то ли я почувствовал бы и в Киеве», — подумал я мрачно. Наконец я нашел нужное: комнату с очагом, в которой отсутствовала проклятая Сила.

Я разжег очаг и стал варить травы. Князь болтал всякую ерунду — что-то насчет обид на отца и как он сам будет мудро править. Я ни о чем его не расспрашивал: яснее ясного было, чьих это рук дело и что это все значит.

— Слушай меня внимательно, князь. Сейчас мы будем смотреть на огонь — ты и я. Перед этим мы выпьем из одного кубка отвара, который даст нам Силу. Я говорю — из одного. Я пью первым. — И я поднес кубок к губам. Князь внимательно следил за тем, как я пью.

Он не знал, и никто не знал, что в кубке не смешивались, а лежали слоями два отвара. Первый — мой — безвредный. Князь выпил залпом и поморщился.

— Горька Сила, князь?

— Горька.

Ты еще не знаешь, как горька, подумал я.

— Теперь смотри на огонь. Видишь, видишь — вот это ты. А это князь Владимир. Вы боретесь.

— Да. Да.

— А вот теперь слушай меня! Гляди мне в глаза! — Князь уже не мог сопротивляться. — Гляди и запоминай. Как только ты поднимешь меч на своего отца, ты погибнешь. Духи огня запрещают тебе поднимать на него руку! Запрещают! Иначе сгоришь. Перун говорит с тобой моими устами. Огонь огнится, воду побеждает, меч поднимается и падает, оплавленный, за рекой Смородинкой уже ждут тебя, вот уже поднесли сковороду горячую, вот уже жар жжет тебя, вот уже левое плечо зажглось!

Князь вскрикнул и схватился за плечо. Я знал, что он должен чувствовать сейчас.

— Вот пламя пожрало уже всю руку…

— Останови… — прохрипел князь, в ужасе глядя на меня.

— Не я — Перун жжет тебя. Пламя перекидывается на живот… Если оно дойдет до сердца, ты пропал. Огонь огнится, водицы нет, вся вода утекла в реку Смородинку, там, где ждут тебя…

— Останови! Останови!

— Но есть вода, бежит вода, струится вода, есть спасение, спи, князь, спи крепко и не обнажай меча, вложи меч в ножны, Перуну не люба твоя война… есть вода, струится вода, заливает руку, прохладная рука, прохладная, но ты еще на берегу той речки Смородинки, берегись, берегись, спи, спи…

Я дотронулся до него рукой — он откинулся; рот его раскрылся, он стал глубоко дышать. Неделя беспамятства, подумал я, и еще месяц не сядет на коня. Хорошая работа.