Анатолий Герасименко - Тотем Человека

'О, черт', - подумал я.

— Фотографии. Много. Разные люди, которые тебе, в общем-то, ничего не сделали. Почему?

— Фотографии, — задумчиво сказал я, — как тебе сказать… Тогда я, во-первых, не знал, что делаю. Поэтому я до сегодняшнего дня не верил по-настоящему. Нет, я видел, конечно, что способен на нечто… Ну, вот ты ошпарилась, или Саша со стула упала… Но это все как-то не очень серьезно.

— Несерьезно, ага, — буркнула Дина, тронув забинтованную руку. Я закряхтел:

— Да нет же, ну Дина…

— Я понимаю, — сказала она. — Раньше ты себя чувствовал колдуном, а теперь — киллером. Так?

— Так, — сказал я.

'Могла бы и помягче', - сказал голос с раздражением.

'Умница моя, — подумал я. — Все понимает… А ты заткнись'.

Опять возник запах. Я крепко зажмурился. Запах исчез. Дина внимательно наблюдала за мной.

— Может, тебе выпить? — спросила она.

Я замотал головой так, что хрустнуло в шее:

— Нет. Не сейчас.

…На выходе из конторы меня поймал Константин Палыч. Бодро вскрикивая, размахивая руками, повел к себе в кабинет. Я решил, что сто грамм на прощание мне и вправду не помешают. В кабинете куратор открыл шкафчик, зверски подмигнул и разлил по маленьким стаканам водку. Я опрокинул стакан в рот и, глотая, понял, что резиновый запах спирта чем-то напоминает тот гнусный коктейль из пороха и крови, который забил мне ноздри в момент взрыва. Водка, обжигая горло, вылетела обратно. Константин Палыч сочувственно заухал и отправил меня домой: 'отоспишься, и с новыми силами за работу'. Я ничего ему не сказал…

— Потом выпью, — сказал я.

Дина помолчала.

— Это для тебя нехарактерно, — сказала она.

Я сказал:

— Для меня нехарактерно убивать людей направо и налево. Раньше так было, во всяком случае.

Дина поджала губы. Мы сидели за кухонным столом, я чистил картошку, Дина на это смотрела. Как раз теперь я закончил с последней картофелиной и переместился к мойке.

— Прежде всего, надо определить, что такое убийство, — начала Дина.

Где-то в затылке родилась маленькая злость. Я почувствовал ее появление, как, должно быть, больной мигренью угадывает по малейшим признакам скорый приступ. Злость была мне противопоказана.

Я вздохнул несколько раз, сосчитал до десяти.

И все прошло.

На этот раз.

— Слушай, — сказал я, не оборачиваясь, — давай без философии. Просто скажи, что бы ты сделала на моем месте.

Картошка была вся в мелких пятнах гнили. Вода брызгала мне на живот. Только не начинай все снова, ты уже достаточно натворил.

— Если бы со мной такое случилось, — негромко сказала Дина, — я бы послушала голос кошки.

— Я тоже слушаю голос кошки. Моя кошка молчит.

— А моя кошка говорит, что надо драться с врагами, — проговорила Дина. Я обернулся. Она сидела, закрыв глаза. — Кошка говорит: если ты попал в бой, то надо сражаться. И еще она считает, что глупо страдать, если страдания ничем уже не помогут.

Я хмыкнул. Как ни странно, от этих слов мне стало легче. Самую малость, но легче.

— А что твоя кошка думает по поводу…

— Всё, кошка свернулась калачиком, закрыла нос хвостом и уснула, — безмятежно сказала Дина.

Я задумался. Когда погиб Черный, Дина была удивительно спокойна. Тогда я решил, что она просто смирилась, приняла решение остаться со мной, забыла о коротком увлечении. Оказывается, все дело в кошке…

— Ну, правильно, — пробормотал я. — Не можешь изменить ситуацию — измени отношение к ситуации.

— Ты говоришь, как атеисты, — сказала Дина и впервые за вечер улыбнулась. — Ты же не атеист.

— А что не так?

— Нет никакой ситуации, — сказала она и потянулась. — Есть только твое отношение. Но ты не поймешь.

— Не сомневаюсь.

— Не сердись, — сказала Дина. Я и не думал сердиться, но она встала, подошла и погладила меня по щеке. У нее была тонкая кожа, на руках просвечивали бледные вены. Бинт, намотанный на ладонь, с шорохом задел мою вечернюю щетину. — Мне ведь тоже нелегко.

Снова запахло кровью.

— Что ты имеешь в виду? — спросил я, стараясь выглядеть невозмутимо.

— Ничего особенного, — сказала она, продолжая меня гладить. — Ничего. Просто я — маленькая слабая женщина, которая живет с большим сильным мужчиной. Иногда — слишком сильным. Но он порой забывает, какой он сильный, и делает мне больно.

'Ну, а ты как думал?' — спросил голос в голове.

— Дина, — сказал я. — Черт…

— Ничего, — сказала она и прижалась ко мне. — Я уже почти привыкла.

Мы застыли посреди кухни. Дина, Дина. Никого ближе у меня никогда не было. Дина, девочка моя дорогая. Я тебя люблю, как же я тебя люблю…

— Я тебя люблю, — это вырвалось само собой, без моей помощи.

— Я… — начала Дина, и тут из коридора требовательно запиликал ее мобильник. Она поцеловала меня, выскользнула из объятий и пошла в прихожую. Отчего-то мне стало тоскливо и жутко, словно этот звонок нас разлучал не на минуту, а на всю оставшуюся вечность. Я поплелся за Диной — как раз вовремя, чтобы увидеть, как она достает телефон из сумочки, смотрит на экран и говорит:

— Привет, Саша!

Она стояла в пол-оборота ко мне, так что я видел ее профиль. Нос, как у Афины, и губы, как у Венеры. 'Саша звонит, — подумалось. — Наверное, про меня будут разговаривать'.

— Это… ты? — спросила Дина медленно. Странно. Что там происходит на том конце трубки… Дина бросила на меня косой взгляд и почему-то ушла из прихожей в комнату. Да елки-палки. Секретничайте, сколько угодно, девочки. Я вернулся в кухню, свалил картошку в кастрюлю, залил ее кипятком из чайника и поставил на огонь. Жизнь наша — тайна. Вот дьявол… Кажется, только сейчас я начал вас понимать, Милон Радович. Дина все не шла. Я выпил стакан воды. Каким-то чудом у воды не было запаха крови. Дина все не шла. Картошка забурлила, я убавил огонь и решил посмотреть, что же там происходит. Крадучись пробрался в комнату.

Дина сжалась в комочек на диване. Взгляд устремлен за окно, губы шепчут что-то, слышное только ей одной. Телефон она держала в руке — так, словно собиралась набрать номер или ответить на звонок.

— Ты чего? — спросил я. Она обернулась. Когда Дина злилась, боялась или горевала, кожа вокруг ее губ становилась белой. Сейчас побелело все лицо, только кончики ушей были розовыми.

— Ничего, — сказала она.

— Все нормально, малыш? — спросил я и опустился на диван рядом с ней. — Саша что-нибудь плохое сказала?

— Это была не Саша, — сказала Дина. — Просто номер похожий. Ошиблись номером.

— Тогда почему ты испугалась? Я же вижу, испугалась.

Она сделала попытку улыбнуться. Попытка провалилась.

— Я испугалась, что… — Дина прикрыла на мгновение глаза, и я увидел, что у нее дрожат ресницы. — Ну, в общем, испугалась. Уже все, уже прошло. Не обращай внимания.