Анатолий Герасименко - Тотем Человека

— Это ваше дело, — сказала она. Глаза слипались. Снова началась противная, мелкая дрожь от недосыпа. — Ты был прав.

Боб, слушая гудки, покачал головой.

— Уже не только наше, — сказал он.

— Это ваше дело, — повторила Дина. — Разбирайтесь сами.

— Саша, — сказал Боб в трубку, — все отменяется. Ну, вот так. Решили действовать по-другому. Да. Сейчас все собираемся у Ганиных. Жду тебя там. Все. Давай. Да. Да. Конечно. Жду.

Он нажал на кнопку, обрывая связь.

Дина приподнялась на локтях.

— То есть, как бы все нормально? — спросила она с глумливым удивлением. — Типа, так и надо?

Боб встал.

— Нет, — сказал он. — Это я просто… делаю то, что лучше всего умею. Да.

Дина подумала.

— Лучше всего ты умеешь быть дураком? — предположила она.

Боб отвернулся.

— Поехали, — сказал он.

— Поехали, — сказал Стокрылый. Черный сонно заморгал. Стокрылый возвышался над ним, как стервятник над падалью, и от него веяло уличным холодом.

— Вы чего, Лео, — буркнул Черный. Он не выспался и чувствовал себя прескверно. Так всегда бывает, если не спал большую часть ночи. Просыпаешься словно пьяный, и кажется, что додумываешь ту самую мысль, которую начал думать, засыпая. Нет ничего хуже, чем проснуться по будильнику и обнаружить, что спал меньше часа — разве что роль будильника будет исполнять старый раздраженный ворон, замаскированный под человека. Заснуть получилось только под утро, всю ночь мерещились какие-то призраки по темным углам. Сначала то был Тим — старый друг, обманутый, изуродованный, засыпанный битыми кирпичами. Тим не был виден, а только чувствовалось, что он тут. Безгласное напоминание о том, что случилось по вине Черного. Черный переворачивался набок, стонал, закрывался одеялом с головой, и тут за плечами тихо возникала Дина. Славная девчонка, вдова, потерявшая мужа, вдова, которую теперь хотел бросить и любовник. Ну, может, не совсем бросить, он действительно собирался вызвать ее в Ирландию… потом, когда обоснуется и заживет спокойно, ирландей всех (то снова был Тим, мертвый и веселый). Может быть, через год. Или через два. Дина не жаловалась, только стояла сзади — он это чувствовал, точно чувствовал — и молчала. Тогда Черный рывком разворачивался, скрипя зубами от боли, и таращился в темноту. В темноте, разумеется, никого не было, и тогда Черный вставал, брел в сортир, глотал на кухне таблетки — обезболивающие, снотворные. Таблетки уснуть не помогали, зато вызывали к жизни сонм причудливых галлюцинаций. Некоторые грезы Черный мог чуть-чуть контролировать — обычное дело при страшном недосыпе, когда вроде бы видишь сон, но понимаешь, что не спишь. Близилось утро, галлюцинации становились все более странными, все более гадкими и подробными. А к утру они почему-то превратились в расцвеченные, яркие воспоминания. Обычные воспоминания, только очень скверные; едкое снадобье снов источало гниль, мертвечину…. Черный будто заново переживал все самое стыдное и гнусное, что с ним случалось в жизни. Это было ужасно, но он ничего не мог поделать, а только лежал в полудреме и вспоминал, вспоминал, вспоминал. Например, как в пять лет ему нравилось…

— Поехали, поехали, — нетерпеливо проговорил Стокрылый и потянул за одеяло. — Тревога. Сценарий поменялся, твой выход — прямо сегодня.

— Это вы о чем? — хмуро спросил Черный.

— О том самом, — ответил Стокрылый раздраженно и вдруг закричал: — Да подымайся же ты, Тотема ради! Саша звонила, сказала — Отдел твой след взял. Они тут с минуты на минуту будут. Ну?

Черный рывком поднялся и принялся одеваться. Натянув джинсы и водолазку, он сунул ноги в тапочки и, не дожидаясь Стокрылого, заковылял к выходу. Отдел взял след… С этого и надо было начинать, ворона щипаная. Сашку, значит, раскололи. Ну, что ж, долго держалась, молодец. Сколько прошло? Недели три, четыре? Около того, пожалуй: у него не было календаря. Черный медленно опустился на пол и стал зашнуровывать ботинки. В последний раз он надевал ботинки, когда бежал из проклятого санатория. Вот и грязь на подошвах осталась, комками сыплется — еще тогда запачкался, пока по лужам бегал. Словно и не было этих трех недель… Хотя нет, ноги порядком зажили. Значит, все-таки немало времени прошло. Теперь, глядишь, и убежать смогу, взаправду, без накачки.

…в пять лет ему нравилось давить ногами лягушек. Поймать и наступить, медленно, и смотреть, как изо рта у лягушки растет кровавый пузырь. Ну и сволочью же я был маленькой, мрачно подумал он. Жалко, что об этом так никто и не узнал — может, если бы тогда выпороли, то сейчас не так тошно было бы…

— Ох, мать твою!! — услышал он голос Стокрылого. Черный удивился: кажется, впервые ворон открыто проявлял при нем эмоции. То есть, раньше эмоции за Стокрылым водились, но были процентов на девяносто актерской игрой, а на десять — просто враньем. Теперь же он был взаправду испуган. Стокрылый попятился в коридор, продолжая глядеть в окно спальни, хотя, кроме серого, затянутого тучами неба, там ничего не было видно.

— Чего такое? — спросил Черный и встал, внимательно прислушиваясь к собственным коленкам. Коленки были недовольны, но бунтовать пока, вроде, не собирались.

— Приехали за тобой, — сказал Стокрылый. — Я сейчас из окна видел. Повезло нам, что окна во двор…

— Где повезло-то, — сказал Черный ошарашено. — Как мы теперь проскочим?

Стокрылый, пыхтя, возился с замком.

— Сейчас… — от натуги лицо его стало гвоздичного цвета. — Может… еще разок повезет… только тихо.

Он отворил дверь и прислушался.

Черный тоже прислушался.

Где-то далеко внизу грохнула дверь. Спустя несколько секунд взвыли моторы лифта. Стокрылый перевел дух.

— Побежали! — велел он.

— По лестнице? — на всякий случай уточнил Черный.

— Нет, по воздуху! — каркнул Стокрылый. — Придется потерпеть, раз уж они такие придурки, что на лифте поехали. Это же удача, шанс один на миллион… — последние слова он договаривал уже на бегу, резво топоча по ступенькам. Черному ничего не оставалось, как последовать за ним. 'Ни хрена не выйдет, — думал он. — Дверь не заперли даже. Сейчас они ворвутся внутрь, увидят сразу, что никого нет, и погонятся за нами…' Черный представил спецназовцев, которые бегут за ним по лестнице, и припустил вдвое быстрей. Колени зверски болели, но пока держались. И — о чудо — за Черным и Стокрылым все еще никто не гнался. Задыхаясь и хрипя, они вывалились во двор. Двор был безлюдным и промозглым.

— А… машина-то ваша… — прорычал Черный. Он согнулся, держась за колени, радуясь мгновенной передышке, но Стокрылый потянул его за рукав:

— За домом, близко, побежали скорее! Думаешь, я у всех на виду брошу…

Пришлось опять бежать. Ноги болели так, что бег Черного по скорости приближался к прогулочному шагу. Черный с размаху наступал в лужи, разбрызгивал грязь, шатался, сопел и постанывал. Стокрылый, видно, понимая, старался бежать медленнее, делал множество мелких шажочков, поминутно оглядывался, сверкая очками. Помощь, однако, не предлагал. Да и какая от него была бы помощь — не на себе же он Черного понес бы…