Константин Соргунов - Корпорация цветов

Улицу, по которой я шел, пересекла другая, не такая широкая, но зато с небольшой дорожной посредине. На дорожке росла коротко подстриженная трава, такого же ядовито-зелёного окраса, как и лиственницы в той части парка, где я гнался за Валерией. Я свернул на эту улицу и зашагал прямо по траве, чувствуя под тонкой подошвой ботинок жесткую как щетка траву. Пару раз я специально наклонялся и прикасался к траве рукой. На вид она была как самая обычная газонная трава, а вот на ощупь она ни в чем не уступала игольчатому резиновому мячику, который был когда-то у моего пса. Трава была мясистой и какой-то неприятно маслянистой, стоило разломить травинку, как из неё выливался молочно-белый сок. Она немного пахла мятой, причем запах был таким, что сразу бил в нос как нашатырный спирт. И всюду звуки, всюду вспышки света, будто бы я шел по середке шумного проспекта, хотя вокруг меня не было никого. Почему-то в голову лезли всевозможные газетные заголовки, которые были сейчас совершенно не к месту. Светская хроника, спортивные события, телевизионные премьеры, одним словом, вся та чепуха, которую каждый из нас проглатывает, читая в обеденных перерыв газету или журнал. Я долго не мог понять, при чем тут эти клятые заголовки, и только спустя несколько минут понял, почему я о них подумал. Журналы обычно печатают на довольно плотной, чаще глянцевой бумаге, а вот газеты, особенно не цветные, зачастую печатают на дрянной бумаге, сродни папиросной, такой тоненькой, что сквозь текст на одной странице можно видеть картинку, напечатанную на другой. Именно такое ощущение у меня было сейчас, я чувствовал, будто бы вижу сразу два пласта реальности. Я шел по дороге в странном, очень странном месте, шел, чувствуя под ногами удивительную жесткую траву, и в то же время видел сквозь улицу и сквозь траву совсем другой пейзаж, видел автомобили, слышал визг шин и шум обычного городского проспекта. Пожалуй, больше всего меня удивляло то, что я совсем не испытывал страха, хотя, не скрою, в душе поднималась тревожная волна, которая вот-вот должна была перетечь или в приступ безудержной паники, или в неукротимое любопытство.

Сделав ещё несколько шагов вперёд, я остановился, потому как слева от меня я увидел нечто невероятное. Я увидел статую, вернее, я увидел дом, который был статуей. Мне трудно подобрать слова, постараюсь пояснить как можно понятнее. Слева был дом, точно такой же красный дом с зелёной крышей, как и все те дома, что встречались мне на этих двух улицах, вот только домом по сути была только одна его половина. Другая же половина была статуей, огромной женщиной примерно девяти метров в высоту. Она была сделана из того же материала, что и сам дом, в ней даже были зарешеченные окна, как будто бы неведомый мастер вырубил скульптуру женщины не из куска камня, а прямо из целого дома. Не знаю, как это было сделано, но когда я смотрел на статую, у меня захватывало дух. Она была величественной и величавой, вместо глаз у неё были черные окошки, на поясе и могучей груди ютились балкончики. Фигура женщины выражала не то чтобы смирение, а, скорее, вынужденную покорность. Я смотрел, и мне казалось, как будто великаншу поймал в свои лапы дом, а она, силясь вырваться и понимая, что это бесполезно, всё равно не опускает головы. Чем больше я на неё смотрел, тем больше я верил в то, что статуя сейчас оживёт, сделает шаг вперёд и растопчет меня как мелкую букашку. С большим трудом мне удалось отвести от неё глаза и быстро-быстро зашагать дальше, чтобы избежать искушения оглянуться и снова встретиться с гордым и холодным взором статуи.

Я шел всё дальше и дальше, постепенно приходя в себя и начиная думать уже о повседневных делах. Я размышлял, успею ли я вовремя подготовить пакет документов для ежемесячного отчета, даст ли аккредитацию посольство Чехии, не надо ли побеседовать с Настиным учителем труда, чтобы перевести мою боевую девочку со скучных уроков кройки и шитья на более приятные ей уроки по выпиливанию, вырезыванию, забиванию гвоздей и прочих чисто мальчишеских радостей. Я до сих пор не понимал, почему уроки труда делятся по половому признаку, как будто бы все девочки должны непременно хотеть вязать и вышивать, а пацаны работать с лобзиком и стамеской. Я в жизни не забил ни одного гвоздя, при виде отвёрток и топоров меня охватывает тоска, потому для меня школьные уроки труда были натуральной мукой. И я прекрасно понимал Настюху, которая никогда не питала нежных чувств к иголкам и ниткам, рукодельницей была отвратительной, зато уже в пять лет превосходно справлялась со всевозможными винтиками и саморезами, при одном взгляде на которые я приходил в недоумение.

Задумавшись о дочери, я и не заметил, как дорога повернула в сторону, низкие дома обступили со всех сторон, а вместо жесткой травы под ногами оказался мелкий гравий. Чувство, что я нахожусь сразу в двух реальностях, постепенно покинуло меня, и я всем телом ощутил, что всё происходит со мной на самом деле. Через какое-то время я окончательно уверился в мысли, что бреду не по какому-то неизвестному мне району Петербурга, а совсем по другому городу. Отчего-то это не привело меня в ужас, я не запаниковал, твёрдо уверенный в том, что рано или поздно я найду всему вполне здравое объяснение. Но чем дольше я шел, тем меньше у меня оставалось надежды на логичное оправдание всему происходящему. Дома вокруг становились всё страннее и страннее, в окнах мелькали чьи-то туманные лица, и я явственно слышал звук чьих-то шагов, неотступно следующих за мной по пятам. Несколько раз я оглядывался, но не видел никого, хотя время от времени чувствовал спиной чей-то настороженный взгляд.

Дорога закончилась, упершись в узкий канал, полный мутной воды, и я побрёл по каменной набережной, глядя вокруг с напряженным вниманием. Прямо над моей головой пролетела чайка, за ней другая. Перья их были грязно-белого цвета, крылья с черной окантовкой. Время от времени чайки открывали клювы и пронзительно кричали, да так, что у меня по спине бежали мурашки. На противоположной стороне канала один за другим ютились небольшие домики, на этот раз не красно-зелёные, а сложенные из бурых кирпичей. Дома были старыми и давно нештукатуреными, печные трубы небрежно заляпаны разноцветной краской. Решеток на окнах не было, а заборы, которые огораживали небольшие садики, были покосившимися и расшатанными. Я шел всё дальше, стараясь не допустить в свои мысли страх, направляя все чувства исключительно на здоровое любопытство путешественника. Постепенно мне удалось достигнуть того состояния, которое испытывает первооткрыватель, ступивший под своды девственного леса, или археолог, открывший гробницу фараона. Вскоре я увидел ещё одну грандиозную статую. На этот раз она была деревянной, огромная деревянная фигура женщины, прислонившейся к стене дома. Когда-то она была выкрашена в оранжевый цвет, а теперь краска местами облупилась, да и дерево рассохлось, так что мне с трудом удалось представить себе, как же раньше выглядело её лицо. Статуя была примерно в пятнадцать метров высотой и, судя по всему, сделана из цельного ствола дерева. Она изображала крепко сложенную женщину, стоящую чуть наклонившись вперёд, так что груди немного отступали от тела. Руки её свободно висели по бокам, одна нога была выставлена вперёд. Не знаю отчего, но меня охватило чувство восторга и преклонения перед неизвестным скульптором, который сумел создать такое изваяние, которое даже теперь, будучи в плачевном состоянии, вызывало восхищение его талантом. Я немного постоял, любуясь статуей женщины, а потом пошел вперёд, глядя по сторонам со всё возрастающим любопытством. Страх совсем исчез, уступив место только небольшому опасению, которое никогда не было лишним.