Константин Плешаков - Богатырские хроники

— Так вот, князь Ярослав Владимирович. Хочу тебе сказать о Силе, чего обычно никому не говорю. Сила — чтобы вмешиваться в жизнь людей, и ни для чего другого она не предназначена. Можно Силой подчинить себе человека — но не в животное же ты его обратишь. Можно Силой остановить человека — но на очень короткое время. Чтобы Сила действовала долго, надо подкреплять ее травками. Ты помнишь, как я приковал тебя к постели и лишил сознания, когда ты поднял руку на князя Владимира? И с тех пор ты меня не любишь. Вот даже решил, что жизни тебя лишить хочу. И из моих рук ты трав больше не принимал. И прав ты был по-своему: слова можно одно говорить, а травы другие давать. Ты выступаешь в поход. Поход должен решить судьбу престола. Полюбилась тебе поленица — пусть рядом с тобой в поход едет. Не порочу ее и не черню. Напоминаю: из моих рук травы перестал принимать, чтобы от меня не зависеть. Вот и ни из чьих рук не принимай. О другом не прошу.

— Мои травы князю на пользу! — заявила поленица.

— А что, слаб так князь, что без трав не проживет?

— Твою порчу от него отвожу!

— Ну и в чем же была моя порча, поленица? Что от Волхва увел? Что в поход снарядил?

— К бунту народ подстрекали! Ладьи рубили!

— Что с народом делали, того не знаю. А что ладьи рубили — так и сам князь передумал бы, не ушел бы за море к варягам. Силен и смел он, князь, и поторопился народ.

— Ты князю медом уши не заливай!

— Так ведь лучше медом, чем горьким чем.

— Не пей ее варево, князь! — вдруг всхлипнул Будый.

— Что ж, если не мила я здесь, — сказала поленица, потупившись грустно, — уйду в другое место — слезы лить о том, как князь гибнет.

«Ничем не взять проклятую девку», — подумал я.

— Пока я жив, ты будешь со мной, — бросил князь. — И травы ее пить буду! — бросил он на меня презрительный взгляд. — От твоих трав я обезножел, а от ее — соколом летаю!

Я посмотрел на поленицу; своей Силой я увидел — неправду сказал Будому; не хочет поленица травить князя. Волхву он нужен живой и послушный, потому что Святополк уже бесполезен. И Святополка победить он ему поможет, и на глаза не покажется до времени, пока поленица при князе будет. Я почувствовал отчаяние: хоть голову сруби поленице — именем ее у князя Волхв потом многое добудет. Я признал про себя, что на этот раз побежден.

— Летай соколом, князь, — сказал я. — Мы только рады будем. Не мне тебя учить. А в походе на нас всегда рассчитывать можешь.

Несколько озадаченный, оборачиваясь на меня, не ожидая, что я так быстро сдамся, князь ушел, а я остался стоять на крыльце. Волхв снова плюнул мне в лицо.

Так я и сказал товарищам.

Илья долго и нехорошо ругал поленицу и всех нас.

— Ладно я, до тридцати трех лет сидел на печи, чуть меня Святогор не прогнал за неспособность, но вы-то: «Сила, Сила!» Где она, ваша Сила? Девчонка вас вокруг пальца обвела.

— Девчонка эта, Илья, — сказал я, — Волхвом воспитана и на крайний случай приготовлена. Сила ее не меньше нашей будет.

— А я-то в вас верил! Я думал — за Добрыней и Алешей я как за каменной стеной!

— Аи был бы ты за каменной стеной сейчас без Добрыни, — сказал Алеша зло. — А то и вовсе — во рву бы лежал. Ладно, — оборвал он себя и умехнулся слов но нехотя (а когда Алеша так ухмыляется — уходи лучше с дороги). — Может, и меньше наша Сила, а кончим мы поленичку и князя вылечим.

— Ну? — спросили мы с Ильей нетерпеливо.

— В княжеские палаты нам вход заказан. А в походе Князь в шатре будет.

— Ну? Ну? — торопил его Илья. — При чем здесь шатер, ну?

— В шатре костра не разведешь, — сказал Алеша загадочно.

Странное войско выходило в поход из Новгорода.

Князь сиял уверенностью в победе, войско же колебалось: посеянные нами сомнения в поленичкиной правоте дали всходы. Войско вообще не любит, когда князем правит женщина. А если тут еще и женщина с Силой, да не скрывающая этого… Нехорошие разговоры пошли по войску. Люди поумнее уж и Волхва поминали. Однако — сами заставили князя идти в поход, теперь назад копытами не сделаешь. Пошли на Киев.

Лазутчики донесли, что степняки со Святополком шли на Альту. На Альте два года назад погиб князь Борис от Волхвовьих слуг. Не стал защищаться, проливать кровь; не как князь умер — как мученик. И тогда спешили мы на Альту с Ильей, спешили, а все равно не успели, погиб Борис, и мог тогда меня убить Волхв, но не убил, а отпустил, как жалкого мышонка, в лицо плюнул. Впрочем, жалел об этом потом. И вот снова Альта…

Каждый вечер поленица варила князю травы. Требовала, чтобы воины окружали костер и никого к нему не подпускали; но многие собирались вокруг кольца и издали глядели, как крепкими руками мешает варево поленица, шепчет что-то, подбирает травы, хмурится в темноту. Смотрели и мы. Становились под ветер, нюхали по очереди запах, который доносился от котла; незнакомые травы все это были, хотя парочку похожих мы в Волхвовьем мешке на Змеином нашли. Потом меж двух рядов воинов несла котел поленица в шатер, поила князя, оставалась с ним до утра… Князь чувствовал себя прекрасно, лицо его сделалось едва что не юным, и дозорные со смешками рассказывали, что ночи он проводит не в тяжких думах. С нами князь не говорил; когда случайно проезжал мимо, мы шептали ему: «Отвары не пей!» — воины хмурились, Ярослав брезгливо поводил плечом.

На четвертую ночь мы стояли на полянах в лесу, была облачная, темная; только костры и светили, щелкая дровами. Как обычно, вышла поленица к костру, прижимая к груди мешочек с травами, осмотрелась, гневно нахмурилась, чувствуя на себе десятки глаз из темноты, из-за оцепления, потом села, принялась отбирать травы, шепча что-то, бросала одну за другой в огонь, хмурила брови, считала на пальцах время: старалась.

И вдруг появились над нею бесшумные тени; поленица ничего не замечала, но тени носились над нею все быстрее; ропот ужаса прошел по поляне. Поленица подняла глаза, вскочила и тут же в страхе отпрянула: прямо ей в глаза метил когтями огромный филин. Вскрикнула поленица, выхватила меч. Но филинов было трое, они оттесняли ее от костра, кружили низко в его свете, терпели жар. Разогнала их поленица мечом, канули филины в темноту, и только жуть осталась. Зябко передернула плечами поленица, сосредоточилась, слушала что-то или звала кого-то, меч не убирала. Потом села на землю, доварила зелье, подняла, бережно понесла в шатер. Многие крестились в ужасе; кто-то поминал Перуна. Пересказывали эту историю в стане, волновалось войско. Но что делать — не пойдешь к князю посреди ночи, да и днем ему эту историю рассказывать страшно. Поговорили и успокоились.

Затих стан. Потрескивают костры, ходят дозорные, переговариваются тихо. Да и лес затаился, словно прислушивается к чему-то. Кто-то застонет во сне, кто-то заворочается, а так — безмолвие.