Константин Плешаков - Богатырские хроники

— Это был… Волхв?

Она вскрикнула и невольно обернулась.

— Его здесь нет. Я бы это чувствовал.

— Я бы это тоже чувствовала, Добрыня… Уж кто-кто бы это чувствовал, так это я… Да, я родила от Волхва.

Он останавливался в Свапуще под именем Марко-странника восемнадцать лет назад. Он научил ее всему этому — и ворожить, и знать травы, и говорить со зверями, а взамен этого взял ее и жил с нею тайно.

Теперь мне оставалось одно, самое страшное. Если Волхв знает про сына, то Радко не должен остаться жить.

— Он знает про Радко?

— Клянусь — нет. Клянусь. Я знаю, о чем ты думаешь.

— Так не обманываешь ли ты меня? Волхв не знал, что ты зачала от него? Я этому не поверю.

— Знал. Но когда он приезжал в Свапуще потом, нас там уже не было, и все думали, что я утопилась вместе с Радко. Я оставила одежду около речки…

— Ты думаешь, ты обманула Волхва?

— Он забыл про нас. Если бы он захотел…

Да, если бы захотел, Волхв нашел бы их. И может, и найдет, когда будет собирать рассеянных им по Русской земле Волхвовых детей. Но сегодня он о них не знал. И поэтому я не мог убить Радко, хотя не было у Русской земли врага злее, чем Волхв.

— Радко! — позвал я.

Он приковылял. Бледный, поддерживая раненую руку.

— Вот тебе мой приговор. Живи здесь, как жил. Слушайся мать. Слушайся! — Я постарался, чтобы голос мой зазвенел не хуже его свиста. — На дорогу ходи редко, в семь дней раз. Нападай только на тех, за кем добро тащат слуги. Если услышу, что ты пошел против меня, — вспомню про Свапуще и вернусь.

— А если… ведь Свапуще припишут мне… если ты услышишь обо мне ложь…

— Не болтай! — прикрикнула Наина. — Добрыня поймет.

— Прощай, Радко.

— Прощай, Добрыня.

— Наина, проводи меня.

Мы отошли немного от крыльца.

— Ты понимаешь, что сегодня я подарил вам жизнь.

— Да, Добрыня.

— Я подарил Радко не просто жизнь, но ту жизнь, которую он любит. Он останется Соловьем.

— Да, Добрыня.

— За это я прошу одного. За жизнь сына ты можешь обещать мне это.

Она поняла, прежде чем я сказал.

— Если появится Волхв… дай мне знать.

— Я твоя слуга до конца дней, Добрыня. Если я смогу, я отплачу тебе.

— Ладно. Радко! — Он с готовностью выскочил из избы. — А ну, свистни!

— Вполсилы! — вставила Наина.

И Радко свистнул… Я присел и вжал голову в плечи; издали ржанием отозвался мне мой стреноженный конь; листья заволновались, посыпались с дерев. Наина что-то выговаривала Радко. Он стоял, широко улыбаясь. Я помахал им рукою и пошел прочь.

По дороге я с печалью думал о Радко. Пока он очень молод, такая жизнь неплоха. Но когда он войдет в возраст, жить изгоем окажется невыносимо. Что он будет делать тогда? И не появится ли к тому времени его отец, Волхв? Пока я не знал на это ответа.

Я направился в Киев. В Киеве первым человеком, которого я встретил, был Илья. И первое, что он меня спросил, было:

— Ты не слыхал о Соловье-Разбойнике, Добрыня?

Я рассказал ему, что Соловей-Разбойник — это несчастный юноша-горбун, который никогда не нападет ни на богатыря, ни даже на большой обоз и что от него очень просто спастись, заткнув паклей уши.

И что, вы думаете, сделал Илья? Он сел на своего гигантского жеребца, заткнул свои поросшие седым волосом уши паклей (прямо выезжая из Киева, на всякий случай!) и направился по Черниговской дороге. Одно радует мое сердце — долго он ездил по ней взад-вперед. Первое время Радко был осторожен. А потом, обманутый грузной фигурой Ильи и, видно, соблазнившись роскошным плащом, который этот старый хитрец распушил, как павлин, засвистел…

Илья скрутил его и привез в Киев к великому князю — на потеху. Когда я услышал это, кровь закипела в моих жилах, и я был готов пристукнуть негодного старика. Я помчался в Киев.

Радко сидел в подземелье дворца. Илья сам ходил за ним, никому не позволяя приближаться к клетке ближе чем на десять шагов.

Радко было не узнать. Лицо вымазано черным, к волосам привязана черная лохматая пакля, к плащу приклеена какая-то лесная дрянь…

Илья ухаживал за ним, как за ручным медведем.

— Эх, Илья, — сказал я ему с горечью, — ты превратился в старого скомороха.

В глазах Ильи засверкали былые молнии.

— Молод ты, Добрыня, меня учить, — сказал он, как говорил всегда, когда не знал, что сказать…

Клетку с Радко вытаскивали на крыльцо княжеского дворца, и оттуда Радко свистал в треть силы — по строгому наказу Ильи, который грозился отрезать ему губы.

У меня так и чесался язык сказать Илье, что он шутит с сыном Волхва, но я остерегся: Бог знает, что бы сделал Илья после этого и куда бы его завела своекорыстная жилка его натуры.

Я же не знал сна в эти дни. Конечно, я чувствовал себя ответственным за Радко; ведь я как-никак решил его судьбу, позволив ему остаться Соловьем-Разбойником; вместе с его судьбой я решил и судьбу Наины, его матери.

Но было здесь и кое-что другое, от чего я покрывался холодным потом по ночам. Вдруг Волхв или его несчетные глаза и уши узнают Радко? Сажа на лице да черный плащ — слабая защита от глаз Волхва. Чем дольше я думал, тем больше мне казалось, что Волхв обязательно появится в Киеве сам. Он всегда старался самолично сделать смотр всей новоявленной нечисти. Я понял, что медлить больше нельзя.

Вход в подземелье сторожили двое. Справиться с ними я бы мог без труда. Но мне не хотелось, чтобы с освобождением Радко связывали мое имя. Ни к чему было навлекать на себя гнев князя Владимира, а еще более ни к чему было давать Волхву направляющую нить. Поэтому днем, при полном многолюдстве, я выехал из Киева.

На следующую ночь я был у княжеского дворца. Я прошел туда подземным ходом от Днепра. У подземелья я оглушил стражей, сбил замок и шагнул в темноту со свечным огарком в руке.

Я знал, что подземелья никогда не пустовали, но был все же поражен числом несчастных, томившихся в клетках. Завидев меня (но не узнав — я был закутан в плащ), они заволновались, бросились к прутьям и подняли страшный шум. Чтобы отпугнуть их, я крикнул:

— Соловей, свисти!

Радко услышал меня и свистнул — в полный голос… Меня сшибло с ног. Несчастные тоже попадали и со стонами расползлись по темным углам. Пошатываясь, я бросился в дальний конец подземелья, где стояла клетка с Радко.

Раздвинуть путья было не слишком трудно, тем более что Радко не требовалось большого проема. Я поднял его на руки и выбежал вон.

Шум в подвале и, главное, свист Радко подняли дворец на ноги. Кто-то уже бежал с факелами к подземелью. Я прокрался, как тать, к подземному ходу, впихнул в него Радко и, прикрыв за собой дверь, задыхаясь, сказал:

— Беги вперед, здесь тесно, я не смогу нести тебя.

И мы побежали, вернее, поползли по тесному лазу.

Вскоре через плечо Радко я увидел мерцание звезд. Почуяв волю, Радко всхлипнул.