Николай Князев - Владигор. Римская дорога

— Доминус Квинт просит доминуса Меция Гордиана и доминуса Филимона пожаловать к нему в дом на пир, — сообщил мальчик.

Доминус Квинт — так звали вольноотпущенника, жившего двумя этажами ниже. Бывший хозяин его два года как помер, и теперь Квинт наслаждался всеми радостями жизни подлинно свободного человека. За эти два года он успел изрядно разбогатеть торговлей.

— У него в квартире своя кухня, и готовят изрядно, — шепнул Филимон, облизывая губы. — Передай своему хозяину, что мы сейчас придем.

— У доминуса Квинта одна просьба к доминусу Мецию, — пробормотал раб. — Просьба, дабы сей славный муж присутствовал на пиру в тоге.

— «Новые люди» обожают тоги, — хмыкнул Филимон.

Надо сказать, что это одеяние чрезвычайно не нравилось Владигору — «хвост» тоги постоянно норовил соскользнуть с левой руки, а сама ткань, вместо того чтобы лежать красивыми складками, свисала пузырем. Поскольку рабов у синегорца не было, то роль специального слуги, укладывавшего складки тоги, приходилось выполнять Филимону, а человек-филин был в этом занятии совсем не искусен. Филимону, однако, так хотелось отведать тех неведомых яств, запахи которых постоянно дразнили в вечернее время их ноздри, что на сей раз он превзошел самого себя — складки на тоге Владигора легли надлежащим образом. Сам же Филимон, не удостоенный чести сделаться римским гражданином, надел тунику из тонкой белой шерсти.

Наконец друзья спустились вниз.

— Кто к нам пожаловал! — радостно воскликнул Квинт. — Сам Меций Гордиан! Это герой, — повернулся он к своему соседу, судя по тоге — римскому гражданину. — За особые заслуги Цезарь даровал ему свое родовое имя. Плавт! Омой дорогим гостям ноги, — приказал Квинт рабу.

Владигор уселся на скамью, и раб, тощий, весь в веснушках с головы до пят, с лысым черепом, на котором темнело огромное родимое пятно, поставил перед Владигором медный таз с водой. Вода была почти черной — наверняка все другие гости уже помыли в ней ноги.

— Слушай-ка, Плавт, — похлопал раба по плечу Филимон, — выплесни-ка эти помои на улицу и принеси из фонтана чистой водички. Мы же не свиньи, чтобы плескаться в подобной грязи!

— Ах ты, подонок, лентяй! — закричал в напускном гневе Квинт. — Быстро беги за водой! Теперь понимаете, господа, что значит быть человеком тонкой души? Все стараются обмануть меня, даже собственные слуги.

Плавт, бормоча что-то себе под нос, выплеснул воду прямо с балкона и, судя по возмущенным воплям снизу, на голову какому-то невезучему прохожему. Но этот факт ничуть не смутил старика Плавта.

— Вергилий! — обратился хозяин к виночерпию. — Подай гостям вина, пока этот лодырь бегает за водой!

Виночерпий уже собирался исполнить приказ хозяина, но Квинт его остановил.

— Погоди, это же новый кувшин! А ну-ка плесни мне, да и сам не забудь попробовать… — Квинт отхлебнул из своей синей стеклянной чаши и остался доволен. — Я сам когда-то был виночерпием и знаю все уловки этих мерзавцев. Чтобы самому урвать чашу фалернского вина, они льют побольше воды или добавляют уксусу. Я с одного глотка могу определить, в самый раз разбавлено вино водою или нет… Вот это в самый раз…

— Э, что уксус! — вступил в разговор сосед хозяина, пожилой мужчина в парике и просторной тунике из белого далматинского шелка, называемую далматиком, — в таких обычно щеголяли изнеженные юнцы, стараясь подчеркнуть свой изысканный вкус. — Я тоже был виночерпием в богатом доме. Так мы разбавляли хозяйское вино уриной. И, представь, господам это нравилось. Они даже жаловались, что вино без урины кажется им недостаточно ядреным. — Вольноотпущенник в далматике захихикал.

Тут наконец вернулся Плавт с тазиком чистой воды, и Владигор после процедуры омовения смог занять место за столом. Третьим на ложе оказался римлянин в тоге, на которого Владигор сразу обратил внимание, это был человек лет сорока, с правильным, красивым лицом. Его черные волосы изрядно тронула седина, зато глаза были живые и блестящие, как у молодого человека. Тонкие пальцы, отправлявшие в рот кусочки жаркого, вряд ли были приучены к обращению с мечом или копьем, но, глядя на его руки, Владигор подумал, что не хотел бы встретиться с ним на поле боя, ибо в этом человеке чувствовалась скрытая сила.

Меж тем сосед обратился к нему совершенно непринужденно:

— Скорее всего, ты принял меня за какого-нибудь обедневшего и залезшего в долги гражданина, который не гнушается подобным обществом, лишь бы иметь возможность вкушать обильную пищу. Ты ошибся, если подумал так. С другой стороны, меня можно счесть за одного из тех развращенных богачей, которые переодеваются в простую одежду и в обществе самом низком рыщут по притонам, находя особое удовольствие в общении с «новыми людьми», разбогатевшими в одночасье. И если ты так подумал, то опять ошибся. Потому что я явился в этот дом с определенной целью. Я надеялся встретить здесь тебя, Архмонт Меций Гордиан, чтобы поговорить о вещах чрезвычайно важных. Я — ритор Гай Фурий Мизифей, у меня своя школа в Риме, и ты наверняка слышал мое имя.

Владигор не счел нужным сказать «нет».

— Ты хочешь давать мне уроки риторики, Мизифей?

— Тебе — с радостью. Я уверен, ты умеешь учиться.

Владигор улыбнулся, польщенный словами ритора.

— Так что же тебя интересует?

Мизифей не торопился отвечать. Знаком он подозвал раба и велел наполнить свою чашу. Владигор последовал его примеру. Тем временем слуги принесли блюда с жирной рыбой и пряными соусами.

— Эй, Вергилий! — заорал хозяин, призывая раба, который был обязан подносить чашу с водой для омовения рук во время пира.

Но раб убежал на кухню. Квинт огляделся и, приметив, что сосед его успел задремать и даже начал негромко похрапывать, отер жирные ладони о роскошный далматинский шелк.

— Нечего так наряжаться, — хитро подмигнув Владигору, хихикнул он. — Я люблю свинину пожирнее. Пища телесная должна быть обильной и тяжелой. А пища духовная — возвышенной и эфемерной. Надеюсь, гости заметили, сколь знаменательны имена, которыми я нарек своих рабов? — самодовольно выпятив губы, спросил Квинт.

— О да, исключительно поэтично! — кивнул Филимон. — Вергилий! Овидий! Плавт! Надеюсь, в вашем доме можно сыскать и Гомера?

— Продал месяц назад, — вздохнул хозяин. — Парень оказался чересчур прыткий — лапал всех баб в доме без разбору. Между прочим, настоящий грек. Торговец на невольничьем рынке клялся, что этот Гомер сложит в мою честь эпическую поэму не хуже «Энеиды». Я истратил кучу денег на пергамент для лоботряса, и что же вышло? Он намарал всего четыре или пять строчек… Где же они? Ах, вот… — Квинт извлек из-под своей туники клочок пергамента и прочел, страшно коверкая греческие слова: