Вениамин Шехтман - Инклюз

В прыжке, начав удар от бедер, Векс столкнулся с крылатым, был отброшен огромной массой и напором, но успел вбить клинок на всю длину в губастую пасть. Кончик меча, вышедший из затылка, был вымазан чем-то густым и грязно-желтым, вроде каменного масла. Сила, с которой крылатый врезался в замок, была такова, что швы между камнями кладки разошлись, скреплявший их раствор брызнул наружу пыльными облачками. Вовсе не стараясь примазаться к победе эрла, а скорее машинально, я размахнулся и всадил топор в основание крыльев. Выдернул, и снова рубанул, услышав, как что-то хрустит и лопается под ударом.

Кто-то помог эрлу встать, он, покачиваясь, подошел, попытался перевернуть колоссальную тушу крылатого.

— Поди, меч наговоренный, — с уважением шепнул мне на ухо Ольвин.

— Рубят не топором, а руками, — не согласился я. — Не меч особый, а рука.

— Не без того, — признал Ольвин и стал помогать эрлу вызволить оружие из головы крылатого.

А я выглянул в бойницу и увидел, как лесные всадники дырявят копьями вяло сопротивляющихся умертвий, а пехота разводит костры, куда швыряет уже упокоенных и еще не вполне мертвецов.

— Как-то просто все вышло, а? — сказал Старший Равли, поднявшийся к нам на стену, когда стало ясно, что через ворота никто уже точно не прорвется. — Живы, а?

Я был с ним полностью согласен.

Эрл, обнимая за талию Ошенн, стоял над поверженным крылатым, которого за привязанные к ногам веревки собирались стянуть со стены. Тянуть его внутрь никто, конечно, и не думал. Хотели выкинуть наружу, но для этого пришлось устанавливать балки с блоками — крылатый был непомерно тяжел.

Стоя у бойницы, Векс косил глазом в сторону и вниз, туда, где распоряжался своими людьми Тав. Но молчал, ничего не говорил Ошенн, не сводившей глаз с мужа. А мне, повидавшему не так уж мало, все казалось, что еще ничего не кончилось, что что-то страшное вот-вот случится. Поэтому я и был первым, обнажившим оружие, когда, зацепившееся за что-то тело крылатого то ли из-за рывков, то ли по другой неведомой причине, пришло в движение, словно просыпалось. Оно тянулось, переворачивалось с боку на бок, и, раньше, чем моя стрела покинула тетиву, лопнуло по всей длине, обдав людей мерзкими брызгами.

Бескрылый, золотисто-желтый, покрытый не то сеткой, не то тиной, но, безусловно, сходный с тем, в теле кого он укрывался, чудовищный длиннорукий урод выпрыгнул высоко вверх, выбросив свои многосуставчатые руки в стороны и уволакивая в них, схватив за волосы эрледи и парнишку, который, естественно, оказался Мелким.

Стрела сломалась о его спину, а меч эрла не достал. Урод вскочил на гребень стены и ссутулился, готовясь прыгнуть вниз. Своих пленников он держал над головой и раскачивал ими, причем Мелкий дико орал и грыз вцепившуюся в него руку, а Ошенн лишилась сознания.

Описание долго, а движение кратко. Урод прыгнул. Эрл прыгнул, но не на него, а на протянутые через блоки тали, на которых должны были опускать крылатого. Я прыгнул, вытягивая из тула стрелу. А Старший Равли не прыгнул, а только протянул руку и схватил Мелкого за ногу. На плечи Равли взбежал Ольвин в невероятном для наблюдателя движении, осушивший урода обухом по локтю.

Урод разжал пальцы, потерял равновесие и вместо хищного прыжка получилось неуклюжее падение. Равли, Ольвин и Мелкий повалились друг на друга, возможно вывихнув кому-то из них руку или ногу, но все остались на стене никто не свалился вниз.

Эрл скользил по веревке, окрашивая ее в красный. Он сжимал ее одной рукой, а вторую вытянул так далеко, как только мог. Я выцеливал урода, но не стрелял, чтобы не поразить заодно и эрледи. Выстрелить и попасть мог бы Ольвин, его таланта на это хватило бы. Но он сейчас лежал в основании кучи-малы из моих друзей. А в самом низу, прямо под падающими, застыл Тав. Ему следовало сделать одну из двух вещей: выставить пику и пронзить урода или постараться перехватить Ошенн раньше, чем она ударится о землю. При этом его наверняка выбросило бы из седла. Мог бы и шею свернуть, рискуя спасти Ошенн.

Нет смысла гадать, как бы он поступил, поскольку Тав не сделал ни того, ни другого. Дернув повод, он принял лошадь вбок, выходя из-под падающих, и зажмурился.

Эрл Векс успел. Он схватил Ошенн за локоть, сжав пальцы на ее руке так, что чуть не раздробил кость. И его хватка оказалась крепче хватки урода. Унося с собой пряди волос, урод пронесся к земле и упал под копыта тавовой лошади, взметнув фонтан земли и песка, а эрл и эрледи закачались на веревке, на высоте, не более, чем в два-три человеческих роста от земли. С перекошенным лицом эрл проделал остаток пути и мягко опустил Ошенн на землю. Одна его рука была сожжена веревкой до мяса, вторая — вышла из сустава и он не мог шевелить плечом. Тав соскочил с коня и, подбежав, вправил эрлу руку. Тот во время короткой процедуры молчал и кривился, а после указал глазами на оглушенного урода. Тав кивнул и отдал приказ своим людям, которые скоро превратили урода топорами в кучу мяса и шкуры, на которые навалили горящие бревна.

А потом была тризна. Сорок человек, сорок отличных бойцов погибло в тот вечер на стенах замка. А после тризны — пир. Говорили и пили, ели и возносили хвалы. Эрла поила жена, руки его еще не слушались. На пиру сидели люди и эльфы, воины и их семьи. Осенний день выдался на славу — пировали во дворе замка. Там и заснули. Не все конечно, но многие из тех, кто, подобно нам со Старшим Равли, увлекался перемешиванием наливок с сидром.

Утром я встал и стал смотреть, как какая-то старушка бродит среди сваленных в кучи и еще не сожженных умертвий. Чем она занята было понятно, а оттого — грустно.

— Бодрей! Живы же! — хрипло приветствовал меня, открывший глаза, Старший Равли. Он с кряхтеньем поднялся и пошел к колодцу, поманив меня за собой. — Пошли, водой себя окатим. Бодрее будем.

Окатываться я не захотел, вместо этого сунул в ведро голову и пускал пузыри, чувствуя, как холодная вода приводит в порядок мозги. Должно быть, заливается через уши и охлаждает.

Когда я вынырнул, передо мной стоял Мелкий.

— Подарок тебе имеется, — сообщил он.

— Чего вдруг? — не понял я. — Это ж Ольвин с Равли тебя спасли.

Он хитро ухмыльнулся.

— Им само собой, еще бы! Но и ты ж мой друг. Тоже за меня дрался.

Мне стало стыдновато, и я буркнул.

— Так чего за подарок?

— Для рожи твоей. Не бреешь, заросла вся, бабы скоро шугацца начнут.

Не желая выслушивать поучения о бабах от четырнадцатилетнего, я протянул руку. Мелкий вложил в нее помазок.

— Сам сделал! Щетина знаешь чья? Того кабана, что вы с эрлом заохотили. Во! А ручку видал? Это морской камень янтарь. Он у меня давненько вот… — но я не слушал словоохотливого, как никогда, Мелкого. Мог ли я не узнать этот серый с одного бока, с пузырьком воздуха внутри, кусок янтаря? И мог ли радоваться такому подарку? Ведь перед моими глазами тут же встала зима того года, когда их никто еще не нумеровал, да и мало кто подозревал, что лет может быть больше двадцати. Или чего угодно другого может быть больше двадцати. Разве что, шестипалые догадывались, что бывает двадцать один.