Ольга Громыко - Путница

– Ну не так бы исп… удивились. И часто с тобой такое?

– Один раз было, – нехотя признался саврянин. – Возле моста. Напугал бродягу какого-то, он меня окликнул, и я опомнился.

– Рыска с тобой говорила.

Альк кивнул. Он помнил – не слова, но ощущение. Так и крыса, наверное, запоминает окружающих ее людей, запахи, голоса, отношения, хоть и неспособна оценить их с человеческой точки зрения.

На этот раз человеческого голоса она не испугалась, пришлось добавить парочку оплеух. Что нужно будет сделать в следующий?

Этим вопросом, видно, задался и Жар, потому что неловко кашлянул и сменил тему:

– Кстати, куда она запропастилась? Сказала же, что умоется и вернется!

– Пойду гляну. – Саврянин отложил как раз доведенный до ума меч.

Альк нашел Рыску на берегу, в шатре старой ивы. Девушка сидела, привалившись спиной к стволу, и так сосредоточенно глядела на поджатые к груди колени, словно там был начертан ответ на вопрос о смысле жизни. Подол бального платья напоминал половую тряпку, которой мыли заброшенную на год избу: черный, мокрый. Кончики ивовых ветвей колыхались в воде, как волосы утопленницы. Прибитая к берегу тина пахла дохлой рыбой.

Саврянин постоял рядом, тоже поглядел. Ответа не нашел, но вид на декольте был неплох.

– На будущее: мы с тобой не на сеновале кувыркались, чтобы туда-сюда, ах, помедленнее, милый. Если уж «зажгла» «свечу» – бери силу рывком, как занозу вытаскиваешь. Иначе только больнее.

Рыске на юбку капнуло. Девушка недоуменно подняла голову, Альк выругался и зажал нос пальцами. Когда ж она остановится-то?! Чуть заговоришь – снова течь начинает.

– Тебе очень плохо? – так жалобно спросила Рыска, будто это на нее, а не на Алька накатило безумие и теперь приходится оправдываться за совершенные злодеяния.

– Нет, что ты, – сердито прогнусавил саврянин. – Не беспокойся, мне просто плохо.

– Ты же сам велел мне выбирать!

– Тогда почему ты сразу бросаешься оправдываться?

– Я не… – Рыска осеклась и снова уставилась вниз. – Я не хочу быть путницей.

– А тебя никто и не просит. – Альк прислонился к стволу, задрал голову. Туман обволакивал иву, как сметана, струйками просачиваясь между ветвями. – Тебя заставляют, потому что иначе все мы умрем.

– Мне такой дар не нужен! – с отчаянием выкрикнула девушка коленям. – Я вообще, может, с детства мечтаю от него избавиться!

– Ну это как раз проще простого. – Саврянин сорвал один листик, растер в пальцах и стряхнул на землю. – Убей человека.

– Что-о-о?! – потрясенно уставилась на него девушка.

– Воспользуйся при изменении пути не «свечой», а человеком, – невозмутимо пояснил Альк. – Вытяни из него силу – ведь немножко везения есть у каждого – до последней капли, и, когда он умрет, уйдет и твой дар.

– Предлагаешь мне замарать руки кровью?!

– С рук кровь легко смывается, – заверил ее саврянин. – Пополощешь в холодной водичке, и все. Так что, пойдем снимать с тебя проклятие бывшего путника? Поймаем какую-нибудь бабку, я подержу, а ты на что-нибудь используешь…

– Нет!!!

– Ах да, забыл, проклятая женская солидарность. – Альк осторожно потрогал переносицу. – Тогда дедку. Такого старенького и горбатенького, чтоб не жалко было.

– Мне всех жалко!

– Тогда терпи, путница. – Саврянин рискнул опустить голову, а потом и присесть на корточки у самой воды. Кровь действительно смывалась легко, но каждая капелька превращалась в здоровенное розовое пятно, долго не тающее в стоячей воде.

– Альк…

– Чего?

– Я так больше не могу, – тоскливо пролепетала Рыска, совсем утыкаясь лицом в колени. – Это не жизнь, а какой-то кошмар! Хорошего пути как будто вообще нет, мы постоянно выбираем только между плохим и очень плохим, и я совсем не уверена, что правильно…

– А ты помолись, – серьезно посоветовал Альк, отряхивая руки.

Рыска засопела в подол.

– Кажется, я уже не верю в богов, – боязливым шепотом призналась она, как будто Хольга подслушивала возле ивы. – С такими-то мольцами… Может, они их сами и выдумали ради дармовой колбасы!

– А зачем тебе боги? – удивился саврянин. – Молитва нужна, чтобы поверить в себя. Чтобы утвердиться в мысли, что на нашей стороне правда, а значит, мы победим.

– А она точно на нашей?

– С нашей точки зрения – да.

– Какая ж это тогда правда?! – разочарованно протянула Рыска. – Она должна быть настоящей, всехней!

– И как ты себе это представляешь? – хмыкнул белокосый. – Заяц хочет жить, а волк хочет есть. Кто-то мечтает о дождливом лете, кто-то о жарком. Рано или поздно все равно придется сделать выбор, на каком ты пути. И наречь его хорошим.

– Ага, на путничьем или на крысином, – с досадой поддакнула девушка, выныривая из подола.

– Верно, – легко согласился Альк, подхватывая ее под мышки и ставя на ноги. – И, по мнению крысы, кража «тени» как раз то, чего хочет от нас Хольга. Пойдем. Надо же наконец узнать, из-за чего мы так мучились!

Толпа просителей уменьшилась едва ли на треть, но приемное время подошло к концу, и стража стала выгонять разочарованно ворчащих людей из зала. Громко протестовать никто не решался: спасибо батюшке тсарю, что хоть один день в месяц отводит на разбор жалоб простого люда. Прошлый вообще только раз в год снисходил; Витор Суровый, впрочем, последние лет пять показывался в зале все реже, и дела разбирал его высочество Шарес. Впрочем, народ это устраивало: тсаревич был толковый и справедливый, некоторые именно к нему напрашивались.

Двери захлопнулись, шум за ними стал утихать, отдаляться. Шарес все еще улыбался: весчанский мужичок, дошедший в поисках правды до самого дворца, оказался таким бесхитростно-забавным и так красочно расписывал свое горе, что тсаревич без колебаний присудил его богатому соседу не только вернуть межу на место, но и отдать те пять мешков пшеницы, что вор успел вырастить на чужой землице. Мужичок на радостях в пляс пустился, под общий смех славя «тсаревича-заступника» и клянясь ему в вечной преданности. Еле выпроводили, еще и стражника от избытка чувств напоследок поцеловал.

– Что это ты такой радостный? – желчно, с подозрением осведомился Витор, заходя в опустевший зал. Брезгливо поморщился: в нем еще пахло потом и навозом. Слуги, зная привычки тсаря и его тяжелую руку, суетливо подметали пол, распахивали окна и поджигали ароматные стручки, спеша изгнать из дворца мужицкий дух.

С Шареса мигом слетело веселье, но он постарался удержать улыбку, поворачиваясь к отцу.

– Смешную тяжбу разбирал. Два весчанина…

– Ну и дурак, – оборвал Витор, едва уловив суть.

– Что, надо было вора оправдать? – удивился тсаревич.

– Нет, обоим плетей всыпать: двадцать ответчику, что украл, и десять истцу, что на такую чушь тсарское время истратил.