Роберт Асприн - За далью волн

— Ты.., государь, но ты никогда не говорил мне… — изумленно вымолвил Артус.

— Не говорил, ибо до сей поры и сам слышал только туманные разговоры родни. Дед рассказывал мне про это, когда укладывал спать.

— Иисусе! Бог мой! Меровий, да ты сам понимаешь, что это значит! — Артус встал и осторожно, бережно коснулся пергамента. — Но это же свидетельство, это доказательство! Священный Грааль!

— San graal!

— Sang raal, — поправил его Меровий.

— Королевская кровь, — перевел Корс Кант. В этих словах содержалось такое могущество, что даже произносить их было страшно.

Артус зловеще усмехнулся:

— Камень Петра смывается кровью Иисуса. Корс Кант не нашел ничего лучше, как снова вперить взгляд в родословную.

— Но.., но как же… Иисус, мог быть отцом каких-то детей, если он никогда не был женат?

— Вот как? — усмехнулся Меровий. — Но откуда нам знать, что он воистину умер на кресте? Кто это сказал?

— Как кто? Первые святые — Матфей, Марк, Лука и Иоанн. И апостол Павел.

— Павел при сем не присутствовал, — возразил Артус тоном римского законника, каковым и был до тех пор, пока не получил от Меровия легион, которым командовал в Иерусалиме. — Его вряд ли можно считать надежным свидетелем.

— Хорошо, — проговорил Корс Кант сердито. Высказывания Меровия его пугали. — Но как же быть с четырьмя Евангелиями?

— Каждое из Евангелий, все четыре, были рассмотрены на Никейском Соборе, всего сто лет назад, — заявил Артус. — В это время последователи Иисуса Христа находились во власти культа апостола Павла, католической церкви, возглавляемой Папой Римским. Валентинианцы, маркиониты, а в особенности василидиане были тогда сурово осуждены. Только последователи святого Павла имели право судить о том, какие из книг Священного Писания являются истинными Евангелиями, а какие — еретическими.

Так чего же дивиться тому, что Евангелия от Фомы, от Равноапостольной Марии Магдалины и писания Василидиан были преданы анафеме, признаны апокрифическими, еретическими?

— Василидиане, — кивнул Меровий. — Вот кто был прав.

— Василидиане учили тому, что Иисус не умер на кресте, — пояснил Dux BeIIorum.

— Но почему же я никогда не слышал об этом? — требовательно вопросил Корс Кант, в волнении забыв, с кем разговаривает и как ему подобает вести себя. — Почему это скрывали от меня, когда я изучал жизнь и подвиги Спасителя?

— Василидиане утверждают, что место Христа на кресте занял Симон-Киринеянин, — сказал Меровий.

Господь сначала бежал в Грецию, в Аркадию, а потом отправился на окраину Римской Империи, на мою родину, в Сикамбрию, которую римляне называли Галлией, Трансальпийской Галлией. Там он и обосновался вместе со своей спутницей, женой — Марией Магдалиной. Там они исполнили волю Бога Отца: плодились и размножались.

— Так начался мой род. И я в Аркадии… — Меровий склонил голову.

Корс Кант моргнул. Нет, конечно, сияние вокруг головы Меровия было вызвано светом лампы. Могущество, излучаемое королем, было сродни могуществу любого монарха, помазанника Божьего. То, что Меровий умел исцелять прикосновением, — наверняка фокусы, которыми владеют Строители храма, что-то из области алхимии. Такие штуки мог бы временами проделывать и Корс Кант, бард-недоучка!

И все же юноша опустился на колени. Что-то заставило его опуститься на колени и склонить голову в земном поклоне.

Нежная рука коснулась его макушки. Божественная благодать проникла в душу Корса Канта, пронизала всю его суть, ударила, подобно молнии. Не отнимая руки, Меровий заговорил неземным, отстраненным голосом — почти таким, каким произносил пророчество в харлекском лесу.

— Не бойся своей плоти, но и не люби ее. Если ты боишься ее, она будет владеть тобой. Если ты будешь любить ее, она поглотит и обездвижит тебя.

Король отнял руку. Корс Кант поднял глаза. По щекам его текли слезы. Dux BeIIorum тоже упал над колени перед особой, в чьих жилах текла Королевская Кровь!

Свиток снова свернулся в трубочку. Меровий взял его со стола и отдал Корсу Канту.

— Оберегай эту реликвию, бард. Она была дана тебе, а не мне.

Корс Кант взял свиток. Руки у него немилосердно дрожали. Он крепко сжал пергамент. «Я понимал, но не знал! Я так крепко сжимал его там, в подземелье, и когда плыл по морю… Я прятал его от любопытных глаз.., но знал ли я, что это такое? Быть может, свиток сам сказал мне о том, как он важен?» — Он никогда не попадет в руки врага, мой повелитель. Он всегда будет ждать тебя, когда бы ты ни попросил, если тебе понадобится доказать свое первородство.

Меровий вздохнул.

— Не знаю, придется ли. Не знаю, стану ли я вновь править моим городом, стану ли Царем Иерусалимским. Но одно я знаю наверняка: ты призван, Корс Кант Эвин, бард Камланна, зачесть этот свиток тогда, когда остынет прах Пендрагона.

Артус шумно выдохнул, поняв, что речь идет о его смерти. Однако он промолчал.

— А теперь мне пора идти, — сказал Меровий. — У меня неотложный разговор с близким другом.

Он развернулся и вышел, не обернувшись.

Артус поднялся с колен. Далось это ему нелегко. Он поморщился. Таким усталым и постаревшим Корс Кант его не помнил.

— У меня также срочное дело, — сказал он и мрачно поджал губы. — Не знаешь ли ты, где моя жена?

— Я ее видел в триклинии, государь, когда мы уходили.

— Разыщи ее. Попроси прийти сюда, в мой кабинет.

— Хорошо, государь.

Корс Кант поднялся и шагнул к двери, но на пороге остановился. Чувство долга снова вступило в спор с той клятвой, которую он дал своей возлюбленной. «Как я могу не рассказать королю Британии о том, что вышивальщица его супруги пыталась заколоть его? Как я могу умолчать о том, что эта вышивальщица — дочь принца, предавшего его? Но как я могу предать Анлодду?» Корс Кант чувствовал, как распирает его грудь — совсем как пузырь, который надували чересчур усердно. Артус молчал, но Корс Кант чувствовал, что Dux Bellorum смотрит ему в спину и ждет.

«Ланселот ничего не сказал. Должен был или нет? И я тоже не сказал о ней ни слова!» Корс Кант уставился себе под ноги и ни с того, ни с сего задумался о том, что происходит при ходьбе: голова управляет ногами или наоборот.

«Она моя принцесса. Моя богиня. Я обязан служить ей. Но он Dux Bellorum, он правитель Британии! Мой долг…»

— Ты хотел что-то сказать, бард? «Она моя.., моя любовь».

— Ничего, государь. — «Будь проклят долг.., прежде всего я должен повиноваться ей!» Корс Кант решительно шагнул в коридор, понимая, что переступил не только через порог кабинета.

Обратную дорогу он нашел без труда. Вернувшись в триклиний, он быстро разыскал принцессу Гвинифру, по обыкновению окруженную толпой поклонников. Она восседала на коленях у какого-то рыцаря, и сын сенатора, известного своими выступлениями, обличающими похоть и взяточничество, гладил ее бедро.