Андрэ Нортон - Берегись ястреба

Она хотела бы, чтобы ей позволили вернуться в темноту и мир.

— Холла!

Сила этого призыва не меньше, чем в ужасном крике сокола. Крик не дает ей отдыхать, он удерживает ее.

— Отродье Ястреба! — снова слова звучат в помещении, добавляя боль.

— Отдай Темному Повелителю то, что ему принадлежит, и все будет хорошо!

Но это ложное обещание. И требование несправедливое. Даже сквозь волны боли, осаждающие ее, Тирта знает это.

— Клянусь Харит и Хароном, клянусь кровью Ястреба… — Тирта не понимала, откуда у нее берутся силы произносить эти слова, но голос ее в этот момент звучит твердо, — только Назначенному передаем мы хранение. Час настал…

— Действительно, час настал, — отвечает ей ревущий голос. — Предательство порождает предательство. Тьма вернется сюда, как и должно быть. Любому колдовству приходит конец, как есть конец и у самого времени. Отдай то, что никогда не принадлежало Свету.

В глубине ее сознания просыпается что-то еще.

Тот, кто снаружи, не может войти, не смеет. Он должен получить разрешение человека подлинной крови. А она… Она… В ней подлинная кровь. Она не исчезла с поражением Ястреба. Боль кончается только со смертью. Но кто может сражаться со смертью?

Губы ее шевельнулись. Тирта, пытаясь бороться с сухостью, заполнившей рот, заговорила:

— Эта крепость… я из рода Ястреба… и если хранение означает смерть, пусть приходит смерть.

— Аааагххх! — бессловный яростный вопль, затихающий в сопровождении эха, как будто кричащий удаляется.

Тирта снова посмотрела на своих спутников. Она лежала на полу, испытывая страшную боль. Ей казалось, что у нее тело разбито и она не сможет больше находиться в нем. Но цель, которая привела ее сюда, постарается удержать, даже ценой этой боли. Девушка взглянула сначала на Алона, потом на Ниреля, который прижимал к груди раненого сокола. Сокол умирал — ему повезло больше, чем ей, бегло подумала Тирта.

— Прошу у тебя прощения, — сказала она — вначале сокольничему, потому что он не был связан с этим ужасом, пока она не вовлекла его. — Такой конец мой сон не предсказывал, но в ткани жизни бывает много неожиданных завитков. Попрощайся со мной, как с товарищем, хотя я всего лишь женщина. — Она не стала ждать ответа, потому что не хотела прочесть отказ в его взгляде. Теперь она обратилась к мальчику.

— И ты прости меня, Алон. Хотя я и не вовлекала тебя сознательно в это дело. Может быть, это тоже порок сотканной для нас ткани. Я потерпела неудачу, и из-за меня погибли вы оба и эта храбрая птица.

Если в старых легендах правда, может быть, те, кто так странно привязан к этому месту, со временем узнают причину своего обета. Я думаю, мы не выйдем отсюда живыми. Тайна того, что я держу, не для тех, кто ждет снаружи. За это я должна поблагодарить Силу, которую не могу призвать.

Она говорила все медленнее и тише, боль усиливалась. Снова посмотрела Тирта на сокольничего. Лицо его превратилось в неясное пятно.

— Оставьте в моих руках то, что я взяла, — попросила она, — Я должна хранить его до конца.

Алон протянул руки, но не к Тирте, а к сокольничему. Мужчина отдал ему раненую птицу, и мальчик прижал ее к себе тем же жестом защиты, каким Тирта держала ларец. Сокольничий встал. Девушка сквозь волны боли видела, что он медленно поворачивается. Чтобы лучше видеть, он приподнял птичий шлем. В его когте зажат меч. От него исходит слабый свет, соперничающий со свечением ларца.

Тирта закрыла глаза, готовая сдаться, но смерть не пришла к ней, как она надеялась. Может быть, перед ней лежит Последняя Дорога, но что-то удерживает ее от этого пути. Алон о чем-то говорил раненой птице.

Птица?

Тирта замигала. Теперь боль порождает иллюзии.

Не сокол в руках у Алона. Сияние поглотило черные перья, и из этого сияния возникла туманная картина, Не сокола держит Алон, а странное существо, с телом, поросшим серыми перьями, с большими глазами, окруженными алым пухом. Эта другая птица высоко подняла голову, хотя за ее неясными очертаниями по-прежнему виден поникнувший сокол. Она раскрыла клюв, словно кричит вызывающе и гневно.

Глаза Алона закрыты. Но вот он открыл их, они кажутся огромными на его худом лице. Он посмотрел на то, что держит, словно тоже заметил перемену.

Сокольничий, по-видимому, скорее что-то почувствовав, чем увидев, быстро повернулся и посмотрел на мальчика и птицу. Неясные очертания колебались, заслоняли друг друга, временами отчетливее становился образ птицы, иногда сокола. Должно быть, между ними идет борьба, одна жизненная сила подавляет другую, более слабую.

Алон переместил птицу, ближе придвинулся к Тирте. Она попыталась набраться сил, отогнать боль, прояснить сознание. Может быть, сейчас последует какое-то действие. Оно не спасет ее, но приведет к выполнению обета. Одного хранения недостаточно, хотя род продолжал сберегать сокровище, вплоть до своего последнего представителя. Должно быть еще что-то. События вышли из-под контроля, но Тьма еще не победила. Может, сокольничий заподозрил существование какой-то новой, неведомой опасности? Он провел мечом над Тиртой, направил на птицу.

Шар на рукояти вспыхнул, волны света окутали птицу. И она стала целой, завершенной, не мертвой, а полной жизни. Этот вид совершенно неизвестен Тирте.

Птица открыла клюв, и послышался ее крик, яростный, как крик сокола, но другой, еще более дикий. Голова на длинной шее, острый клюв ударил Алона по пальцам, ударил, но не разорвал кожу. Птица под невероятным углом выгнула шею и посмотрела на мальчика.

Больше она не стала его клевать, но расправила крылья, и Алон выпустил ее. Она взлетела и опустилась на ларец, который Тирта по-прежнему сжимала онемевшими пальцами. Потом снова выгнула шею, приблизила свои глаза в кругах перьев к глазам девушки.

Птица заговорила — это не крик и не щебет, а слова. Тирта слышала, что птиц можно научить подражать человеческой речи. Но это не подражание.

Сокол общался щебетом, который мог понять только сокольничий, но эта птица, возникшая в смерти другой, произнесла различимое всеми слово.

— Нинутра…

И в сознании Тирты, где боль боролась с необходимостью держаться, возникло воспоминание. Где она слышала это слово? В Лормте, в своих многочисленных странствиях? Нет, это что-то другое, может быть, память крови, переходящая от поколения к поколению. Память тех, кто носил знак Ястреба и сохранял веру в нечто значительное, большее, чем судьба любого мужчины или женщины.

Боль превратилась в гневное пламя, поглощающее ее, и Тирта поняла, что это пламя порождается не только ее телом. Это знак Силы, которая враждебна всему существующему. Говорят, некогда были Великие, которые оставили человечество далеко позади и которые впоследствии почти не имели контактов с людьми. Этот огонь., а в нем невероятно прекрасное лицо… все это страшно далеко. Но на этом лице глаза по-прежнему живут, смотрят на них троих, оценивают, прежде чем вынести приговор. Мудрецы рассказывают о посвященных, которые не принадлежат ни Тьме, ни Свету, которые уклонились от борьбы за власть, чтобы заняться поиском необычных и странных знаний. В этом лице Тирта не чувствует Тьмы, но не чувствует и Света. Но лицо продолжает жить в ее сознании, и Тирта уверена, что пронесет его с собой до смерти. До такого существа не дойдет никакая мольба.