Тэд Уильямс - Игра теней

Теодорос рано покинул товарищей, взял с собой миску с похлебкой и вернулся в свой фургон. Он объяснил, что хочет спокойно поработать над новой пьесой, которую обещал прочесть Бриони позднее.

— Уверен, мое творение покажется тебе весьма занятным, — заявил он. — Надеюсь также, что оно послужит тебе хорошим уроком.

Бриони не поняла, что он имел в виду. Когда Теодорос ушел, она продолжала размышлять над его словами. Минувший день оказался на редкость тяжелым, вместе с другими комедиантами принцессе пришлось вытягивать повозку, увязшую в грязи. Она в кровь стерла руки, однако сумела заслужить расположение товарищей. Нынешним вечером они обращались с ней куда более благожелательно, чем обычно.

— Полагаю, юный Тим, ты уже понял, что такое актерское братство, — пророкотал Невин Хьюни, щедро наливая ей эля из бочонка, который прислал им лорд, растроганный выступлением Мейквелла. — Жизнь актеров полна испытаний, и лишь солидарность и взаимовыручка помогают нам выдержать все выпадающие на нашу долю тяготы. Добропорядочные обыватели относятся к нам с презрением, они избегают нас, как зачумленных. Но мы, служители искусства, горды своим высоким уделом и не обращаем внимания на оскорбления невежд.

Бриони, на чью долю в последние месяцы выпали такие испытания, каких Хьюни не видел и в страшном сне, — изгнание, пожар, утрата близких, не говоря уж о многочисленных покушениях на ее жизнь, — равнодушно внимала пьяным жалобам поэта. Однако, чтобы не рассердить его, девушка с сочувствующим видом кивнула.

— Добропорядочные обыватели и в самом деле шарахаются от тебя, как от зачумленного, Хьюни, — заявил Фейвал и подмигнул Бриони. — Но дело вовсе не в том, что они презирают твое ремесло. От тебя смердит, как от козла, старина! Вот в чем главная причина.

Верзила Доуэн Бирч оглушительно расхохотался, и к нему присоединились три других актера — их имена Бриони так и не удосужилась запомнить. Эти тихие бородатые люди казались ей слишком заурядными, и она удивлялась прихоти судьбы, приведшей их на подмостки. Невин Хьюни вперил в обидчика испепеляющий взгляд. Глаза его готовы были выскочить из орбит, рот кривила злобная гримаса. Вскочив на ноги, он выхватил что-то из кармана камзола и бросился к Фейвалу, рыча, как разъяренный зверь. Бриони издала сдавленный крик. В следующий миг оскорбленный поэт нанес удар.

— Спасибо за угощение, дружище, но я сыт этой гадостью по горло, — спокойно произнес Фейвал и отбросил прочь морковку, послужившую Хьюни оружием.

Поэт еще несколько мгновений испепелял противника взглядом, затем невозмутимо поднял морковку, повертел ее в руках и с хрустом надкусил.

— А новенький-то не на шутку перепугался, — довольно изрек Хьюни. — Да, парнишка не привык к нашим невинным шалостям. Визжит он, надо сказать, в точности как девчонка.

Сердце Бриони забилось, как пойманная птица. Хьюни неотрывно смотрел на нее, на лбу его поблескивали капли пота, на щеках рдел багровый румянец. Принцесса догадалась, что поэт изрядно пьян.

— Неужели ты думал, что я и в самом деле убью нашего милого Фейвала?

Испуганной девушке оставалось лишь молча кивнуть.

— Что ж, если ты так пуглив, так и быть — я больше не буду изображать кровожадного убийцу, — заявил Хьюни. — Лучше я изображу галантного джентльмена, умоляющего юную красотку подарить ему поцелуй.

С этими словами он отвесил изящный поклон, придал своему багровому лицу томное выражение, закатил глаза и вытянул вперед губы. Фейвал, расправив воображаемые юбки, скромно потупился и принялся обмахиваться воображаемым веером. Этим самым веером он залепил Хьюни оплеуху, когда тот попытался обнять его за талию.

— Увы, моя нежная страсть осталась безответной, — горестно изрек Хьюни. — Но может, ты окажешься более снисходительным, свет очей моих? — повернулся он к Бриони. — Ты так прекрасен, что мог бы стать возлюбленным самого Зосима…

— Оставь парнишку в покое, Нев, — процедил Доуэн Бирч, прежде чем Бриони успела дать отпор разошедшемуся лицедею.

Ей очень не хотелось, чтобы Хьюни к ней приближался. Во-первых, объятия накачавшегося элем старика были отвратительны, во-вторых, он мог раскрыть ее обман.

— Если ты в дурном настроении, нечего цепляться к людям, — продолжал Бирч. — Никто не виноват, что Мейквелла пригласили в господские покои, а тебя нет!

— Да плевал я на эти приглашения! — возопил Хьюни и, сделав рукой широкий жест, потерял равновесие.

Он с трудом устоял на ногах, но сделал вид, что не собирался падать, а лишь хотел опуститься на землю около костра. Уже почти коснувшись задом пола конюшни, Хьюни заметил, что этот пол покрыт слоем навоза. Он сделал поистине акробатический поворот и уселся на бревно рядом с остальными.

— Прежде чем прекрасная дама из Улоса прервала меня самым бесцеремонным образом, я рассуждал о превратностях актерской судьбы, — произнес он как ни в чем не бывало. — Нам приходится выставлять напоказ то, что все прочие люди почитают нужным скрывать. Священники и жрецы ненавидят нас, ибо мы разоблачаем их ложь и лицемерие. Мы воспроизводим на сцене истории, которыми они пичкают свою паству, и нелепость этих историй становится очевидной. Двери театра являются вратами в подземный мир, хотя их не охраняет грозный Иммон. Но беспощадная правда соседствует в наших представлениях с самым низменным притворством, и никто не может сказать, где кончается одно и начинается другое. Мы сами давно утратили границы между реальной и воображаемой жизнью, и собственные лица порой кажутся нам масками.

Хьюни снова наполнил свой стакан элем и осушил его до дна, явно довольный своей глубокомысленной речью.

— О, я вижу, эль развязал язык нашему славному Невину, — насмешливо заметил Фейвал. — Пока бочонок не опустеет, наш друг успеет объяснить нам, почему именно его следует считать лучшим драматургом на свете.

— А вслед за потоком слов извергнет поток блевотины, — добавил один из актеров.

— Воздержитесь от таких грубых выражений, — подал голос Бирч. — Не забывайте, что среди нас юноша, которому актерские нравы пока еще в диковинку. Может статься, Тим получил более нежное воспитание, чем вы, дети черни.

— Не сомневаюсь, так оно и есть, — пробурчал Хьюни и вперил в Бриони пронзительный взгляд.

Сердце принцессы вновь лихорадочно заколотилось. К счастью, в следующее мгновение подвыпивший поэт позабыл о ней. Поднявшись на нетвердые ноги, он с пафосом провозгласил:

— Слушайте меня, братья, ибо устами моими глаголет истина. Первыми в мире лицедеями были боги — Зосим, Зория и хитроумный Купилас. Мы лишь следуем по их стопам. — Хьюни сделал добрый глоток эля и утер рот рукавом. В свете костра глаза его возбужденно посверкивали, влажная от эля борода блестела. — Какие картины предстают перед внутренним взором бедного поселянина, когда он падает ниц и вопрошает богов о том, что ожидает его за пределами этого мира? Неужели он вспоминает грубую роспись, покрывающую стены храма, примитивные изображения, представляющие богов чем-то вроде огородных пугал? Или же он воображает себе нашего закадычного друга Бирча, такого, каким он предстает в финале «Жизни и смерти короля Николаса»? Помните сцену, когда его герой забирает душу умершего? Надо признать, скромный наш товарищ является там во всем блеске божественного величия, повергающего в трепет и просветляющего души.