Юлия Латaынина - Сто полей

Через два часа дикой гонки Ванвейлен и Бредшо, в красных, внушавших ужас доспехах, въехали в пригороды Анхеля.

Город горел.

Горел дворец экзарха Харсомы – горели беседки и павильоны с резными шпилями, горели золоченые мостики над прудами и цветущие кусты, любовно высаженные в расщелины камней над искусно устроенными водопадами; горели бесценные сокровища и древние книги, занимался соседний дворец Баршарга, и по дорожкам, усыпанным золотым песком, металась толпа, выбрасывая из разорванных ртов окон искусную мебель, и зеркала в огромных рамах, и бумаги, которые тут же пылали костром, – впрочем, может, и не все бумаги пылали костром, ибо сколько в этой толпе было воров, а сколько – шпионов, – сказать было трудно.

Нагой труп аравана толпа сорвала с виселицы и поволокла с собой, изваляв по дороге в куриных перьях: «Вот ваш Белый Кречет!» – кричала толпа. На серединной площади, там, где стояла статуя гигантского Иршахчана с головой мангусты, лежали три обнаженных женских тела. Это были жены Баршарга: женщин вытащили из дома и сначала насиловали по очереди, а потом им воткнули между ног железный лом.

– Что, изменник, – кричали трупам, – не помогло тебе твое золото?

– Братцы! В царстве небесном нет ни богатых, ни бедных! Да здравствует араван Арфарра!

– Колдун Баршарг отдал душу в храм Шакуника! Она там у него в иголке, а иголка – в стеклянном кувшине! Мы не убьем колдуна, пока не разобьем кувшин!

Толпа вокруг городской усадьбы Даттама дышала, жила и ждала. Окованные железом ворота были наглухо задраены, с надвратного укрепления дышал жаром котел с маслом, из бойниц, опоясывавших стену, торчали оголовки стрел.

Ванвейлен и Бредшо поскакали через толпу. При виде варваров в красных доспехах она поспешно расступалась.

Ворота приоткрылись, Ванвейлен въехал внутрь и оказался в каменном колодце. Со всех четырех сторон в него сверху вниз целились вооруженные люди, а ворота собственно во двор были не прямо, а направо.

Ванвейлен сбросил с головы шлем, чтобы его узнали, и закричал:

– Арфарра захватил посад Небесных Кузнецов!

Внутренние ворота приоткрылись. Ванвейлен и Бредшо влетели внутрь.

У мраморного фонтана и подстриженных кустов строились боевые монахи. С белых широких ступеней главного флигеля бежал Даттам, в черных доспехах и с мечом за головой.

– Где Янни? – закричал Даттам.

Ванвейлен спешился и снял перекинутый через луку мешок.

И в эту секунду мир тряхнуло. На северо-западе, там, где был дворец Баршарга, в небо взлетели голубые мечи и огненные цепы; земля вздохнула и выдохнула. Дико заржал, становясь на дыбы, конь. Что-то ударило по воздуху, как по подушке, которую скалкой взбивают перед сном слуги. Стекла летели, как перья, деревья в саду перегнуло пополам, Ванвейлена швырнуло на дорожку, и Даттам, бросившись вперед, подхватил Янни на руки.

Ванвейлен перекатился навзничь и закрыл на мгновение глаза, а когда он открыл их, он увидел, что на месте дворца Баршарга, в двух километрах отсюда, в небо поднимается багровый гриб с черной опушкой. Бредшо стоял на четвереньках и пятился от гриба. Потом он поднялся и побежал, громко крича по-вейски:

– Мы покойники! Мы все покойники!

Ванвейлен нагнал его возле каменной клети, встряхнул, а потом что есть силы ударил в лицо. Бредшо сел на карачки и заплакал.

– Дебил, – сказал Ванвейлен, – это не ядерный взрыв.

Толпа за стеной орала. Пели в полете стрелы-громотушки, – пальцы на взведенных арбалетах не выдержали, а может, кто-то стрелял по духам. Гриб уже достиг облаков – сила взрыва была такова, что выгоревший воздух стремительно засасывал в себя все с земли, и где-то возле дворца рвалось еще и еще.

Ванвейлен обернулся и увидел, что за ним стоит боевой монах в зеленой рясе, подобранной и заправленной за пояс. Монах похлопал Бредшо по плечу и сказал, улыбаясь:

– Не тревожься, мой добрый чужеземец, это не колдовство. Мы не умрем.

«Мы не умрем. И это твое счастье, умник, что у меня на борту не было тактического ядерного оружия».

Настоятель храма Шакуника глядел с широкой террасы через подзорную трубу. Быстро смеркалось, вечерние цветы пахли все сильней. Храм Шакуника был расположен на востоке от города, и если глядеть на запад, то было видно, что красное распаренное солнце садится в дым и гул пожаров.

Храмовый комплекс никогда не был защищен особенно надежно, – так, бревенчатый палисад, охватывавший разбросанные меж садов и ручьев флигели, и даже если вывести на стены всех монахов, то и тогда каждый из них отстоял бы от другого на сто шагов.

По императорскому тракту, обсаженному маслинами и тополями, валила разноголосая толпа; от речной пристани наперерез толпе скакал отряд всадников.

Впереди человек в камчатом кафтане с золотыми пчелами, с золотой плетеной тесьмой, – платье аравана. Ферязь спутника – холодная, лазоревая, кисть с яхонтом, завязки тоже яхонт на шести концах, – личный уполномоченный государыни, и, между прочим, отменный математик, гордость столичного храма Шакуника.

Всадники скакали гораздо быстрее, но толпа была гораздо ближе.

«Успеют или нет?» – подумал настоятель, сбегая по ступенькам.

Всадники успели – алые доспехи их растеклись, как шнур пламени, перед воротами монастыря, и толпа заколебалась и застыла, когда над головами ее просвистели стрелы-громотушки, но всадников было слишком мало.

– Это Небесные Кузнецы! – вскричал столичный инспектор, спрыгивая с седла, – это они будоражат народ!

У ворот отец Кедмераг, бледный, шептал Арфарре на ухо:

– Стены – это неважно, утварь – это неважно; книгохранилище, и рукописи. И лаборатории – вы же знаете, там динамит, там акролеин, там дивные вещи….

Далеко-далеко, по ту сторону города, грохнуло. Черный столб дыма поднялся выше красного солнца. Толпа орала по ту сторону стены, как огромное животное, видимо ожидая темноты. День – время покорности, ночь – время бесчинств.

Прискакали еще две сотни, в красных доспехах с привязанной к поясу ложкой, рассыпались по храмовой территории вслед за монахами.

Солнце тонуло у стены, а напротив, под ногами толпы, на синей воде оттиснулась бледная, как плохо намоченная печать, луна Галь.

– Колдуны! Колдуны! – орала толпа.

– Да задержите же их как-нибудь, – простонал настоятель.

Когда совсем стемнело, а в храм на рысях вошли еще два отряда, с копейным значком в виде рыси и с копейным значком в виде пчел, араван Арфарра велел распахнуть ворота и громко закричал, что власти провинции и посланец государыни готовы выслушать обвинения народа.

Сквозь толпу протиснулись десяток простолюдинов, казенный писец, оборванный монашек-шой, шорник, от которого дышало перегаром, да храмовый раб, из числа ткачей, с голыми ногами и в рубахе с застежкой между ног.