Елена Хаецкая - Возвращение в Ахен

— Еще полчаса, Пузан, — сказал Синяка.

Пузан посмотрел на него так, точно любимый господин решил содрать с него заживо шкуру. Однако безропотно заковылял дальше. Он смертельно завидовал Меле, который шел себе и шел, не зная усталости. К тому же, Мела нес с собой длинное копье, а великан был безоружен и ощущал себя исключительно мишенью.

Он брел, ныл, скулил, спотыкался и, наконец, упал. Синяка сжалился над чудовищем и решил остановиться на ночлег.

Мела промолчал, однако Синяка видел, как он сжал губы и поспешно опустил глаза, скрывая бешенство. Мела ненавидел каждую минуту задержки, потому что это была лишняя минута, которую его брат проводил в плену.

— Зачем ты вообще взял с собой этого недотепу? — спросил он Синяку, когда великан со стоном улегся на ворох листьев возле маленького костра, в котором чавкала саламандра.

Великан почти мгновенно заснул, тоненько, жалобно всхрапывая. Синяка поглядел на своего нелепого спутника. Словно ощутив на себе его взгляд, великан пошевелился во сне и тяжко вздохул.

Из костра то и дело высовывался дергающийся хвост ящерки. Костер сотрясался. Наголодавшись, саламандра объедалась, дрожа от жадности.

— Разбаловалась совсем, скотинка, — ворчливо проговорил Синяка, ногой заталкивая мерцающий хвост огненного духа обратно в костер.

— Саламандра очень пригодилась, — продолжал Мела, который сумел превозмочь свое отвращение к огненному духу, — а для чего тащить на хребте громилу-нытика?

— Да, он такой, — согласился Синяка. — Я скажу тебе кое-что, Мела. Мне уже больше ста лет. И за все эти годы я нашел только одного друга. Нытика, труса и к тому же лентяя.

Мела помолчал.

— Прости, — сказал он, наконец.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — снова заговорил Синяка. — Мальчик еще жив. С ним пока ничего не случилось.

Внешне невозмутимый, Мела вдруг схватил Синяку за плечи.

— Ты уверен?

Синяка кивнул, высвобождаясь.

— Их деревня совсем близко. Мела, ты можешь выслушать то, что я сейчас скажу?

Мела кивнул. Синяка поглядел на него с легкой усмешкой.

— Боюсь, это не так просто, как тебе показалось. Ну, ладно. Завтра на рассвете я пойду в деревню. Ты останешься здесь.

— Нет, — тут же сказал Мела.

Синяка улыбнулся.

— Вот видишь, — заметил он укоризненно, — я еще ничего не успел объяснить, а ты уже негодуешь.

Он с удовольствием увидел, что Мела слегка покраснел. Синяка думал, что молодой воин станет извиняться, но вместо этого Мела угрюмо проговорил:

— Фарзой изгнал меня за край жизни, и я считай что умер. Мне безразлично теперь, как я себя веду: как воин или как нетерпеливый ребенок.

— Моя цель — спасти твоего брата, а не угробить вас обоих, — сердито сказал Синяка. — Ты свободный человек, и я еще раз говорю, что не могу тебе приказывать. А жаль. Поверь мне: будет лучше, если я пойду один.

— Ты будешь убивать их, а я — отсиживаться? — уточнил Мела, желая назвать вещи своими именами. Его серые глаза потемнели.

— Прошу тебя, — повторил Синяка. — Останься. Если ты пойдешь со мной, Аэйт почти наверняка погибнет.

Мела помолчал, осваиваясь с услышанным. Потом спросил, медленно выговаривая слова:

— Ты это видишь?

— Я это знаю, — ответил Синяка устало. — Надоел ты мне, Мела. Мне дорог твой брат, и я не понимаю, почему ты так упорно хочешь загнать его в могилу.

Мела отвернулся. Синяка с внезапной жалостью увидел, как на его спине выступают позвонки и как сквозь загар проступает на правом боку старый шрам. Что он знает о Меле? Хмурый, молчаливый, Мела казался обыкновенным дикарем, фанатично преданным воинскому союзу и своему племени. Консервативный, как все варвары, он не доверял ничему новому. Чужеземец вызывал у него подозрение, и Синяка видел, как поначалу Мела брезгливо вздрагивал, если смуглая рука случайно задевала его. Магия и колдовство были вещами, от которых отважный и гордый Мела шарахался, не желая слушать никаких объяснений. Великана он презирал.

И вот оказалось, что Синяка — всемогущий маг — не разглядел в маленьком воине с болот ровным счетом ничего. Как только непутевый Аэйт попал в беду, старший брат, не задумываясь, преступил все законы, по которым жил до сих пор, и бросился его спасать, пренебрегая самой страшной для варвара угрозой: лишиться покровительства своего божества и быть отторгнутым от своего рода.

— Мела, — сказал Синяка, прерывая молчание, — когда ты украл золото Тиргатао, на что ты рассчитывал?

— Хотел обменять золото на Аэйта, разве ты не знал?

— Знал. Но Фарзой все равно дознался бы, что пропажа — твоих рук дело. Как бы ты вернулся после этого в деревню?

Мела еле заметно улыбнулся, глядя на Синяку, как на маленького ребенка.

— Я бы не вернулся, — сказал он просто.

Два волчьих черепа скалились на входящего у северных ворот частокола. Волки были не живыми и не мертвыми и в новолуние выли, умоляя отпустить их за край жизни, но Алаг, наложивший на них заклятие, был безжалостен. Они были слишком хорошими стражами, чтобы он мог поддаться на уговоры. После того, как пленник уничтожил засов, Алаг решил, что отныне будет умнее полагаться на иные запоры. Магия, как паутина, опутывала селение.

Но если Аэйт и был наделен силой, он никак ею не пользовался. Он жил у кузнеца, помогая ему в работе, и ни разу не пустил в ход свою заколдованную ладонь. Ни одного меча, ни одного кинжала мальчишка не тронул — то ли по недомыслию, то ли из страха перед Эоганом, который мог скрутить его в бараний рог без всякой магии. Бежать он пытался еще дважды, и оба раза ноги приносили его к северным воротам, которых он не узнавал до тех пор, пока не загорались красными огнями пустые глазницы волчьих черепов. Его находили у ворот и жестоко били — и оба раза Эоган отбирал его у разъяренных стражей и уносил к себе.

Эогана в селении побаивались — как всякого кузнеца. Даже колдун относился к нему с опаской. Кузнец знался с огнем и железом и водился с Хозяином Подземного Огня. Лучше было не трогать его. Он был невысок даже для зумпфа, широк в плечах и чудовищно силен. Лицо у него было неподвижное, взгляд светлых, слезящихся глаз казался туповатым. Однако все знали, что вождь Гатал прислушивается к Эогану.

А недавно женой Гатала стала сестра кузнеца, красавица Фейнне. Все, что говорил Эоган, рано или поздно оказывалось правдой. Иногда для того, чтобы убедиться в этом, требовались годы, но каждому в племени Гатала было достоверно известно: кузнец не ошибается. Пока Эоган позволял мальчишке-морасту жить у себя, того не смели трогать. Даже Алаг, хоть и скрежетал зубами от злости, перечить кузнецу не решался.

Эоган держал Аэйта впроголодь, заставлял работать с утра до вечера и почти не разговаривал с ним. По вечерам мальчишка глотал куски хлеба, как собака, хватая их зубами, не в силах побороть позорной жадности. Кузнец поглядывал на него, но молчал.