Роберт Сальваторе - Проклятие демона

— И кто ее открыл? Невежественная женщина? — бросил Бурэй.

— Лжепророчица, — подхватил Гленденхук.

— Но эта «невежественная женщина» вместе с братом Эвелином уничтожила на Аиде демона-дракона! — парировал Мачузо. — И она же сокрушила дух этого демона, вселившийся в отца-настоятеля Маркворта, в чем сам Маркворт признался на смертном одре магистру Фрэнсису. И теперь, отец-настоятель, она вновь указывает нам путь, — продолжал необычно возбужденный Мачузо, обращаясь непосредственно к Агронгерру. — Путь к Эвелину в духе и во плоти.

Агронгерр вновь подошел к двери. Бурэй тоже. Однако отец-настоятель так посмотрел на однорукого магистра, что тот попятился назад.

— Не делайте этого, — пытался остановить его Бурэй. — Вы навлекаете проклятие на всех нас.

— Я буду проклят, если не сделаю этого, — твердо ответил Агронгерр. — Магистр Мачузо, оповести всех братьев, — продолжал он. — Я никого не принуждаю силой, а предлагаю каждому сделать свой выбор. Все, кто захочет совершить паломничество, должны в течение часа собраться и быть готовыми к отъезду.

— Часа? — переспросил Гленденхук, которому сама мысль о том, что несколько сотен братьев сумеют за столь короткий срок подготовить и нагрузить повозки, показалась чудовищно нелепой.

— Будет исполнено, — с поклоном ответил Мачузо. — Сомневаюсь, что кто-то решит остаться.

— А если это все-таки ложная надежда? — в последний раз спросил Бурэй.

— Тогда лучше умереть, пытаясь убедиться в этом, чем отсиживаться здесь, — сказал отец-настоятель Агронгерр, почти вплотную приблизив свое лицо к лицу Бурэя.

Агронгерр распахнул дверь в хранилище самоцветов, где лежало более тысячи камней.

Когда в конце лета Джилсепони вернулась в Барбакан, она убедилась, что в Вангарде услышали ее призыв. Едва ли не все жители этой самой северной провинции Хонсе-Бира, ведомые братом Делманом и настоятелем Хейни, отправились в паломничество.

Увидев сотни вангардцев, поднимающихся по склону, Джилсепони устремилась к ним. Ей не терпелось увидеть Делмана, а также настоятеля Браумина, который стал теперь своеобразным хранителем плато Эвелина и проводником для всех, кто пришел исполниться завета.

Вначале на краю священного склона она разыскала Делмана и крепко обняла его. Затем, с трудом пробираясь между толпой паломников, Джилсепони направилась на самый верх, к руке Эвелина. Неожиданно она заметила в толпе два знакомых лица.

— Андаканавар! — радостно воскликнула она. — Лиам О’Блайт!

Могучий рейнджер обернулся на зов, и лицо его засияло. К удивлению Джилсепони, какой-то веснушчатый рыжеволосый человек тоже заулыбался ей в ответ.

— Разве мы знакомы, прекрасная женщина? — спросил рыжеволосый.

Джилсепони удивленно взглянула на него, подходя к рейнджеру и к человеку, который некогда представился ей как Лиам.

— Думаю, что незнакомы, — учтиво ответила она рыжеволосому.

— Тогда откуда же ты знаешь мое имя? — удивился он.

Джилсепони пристально взглянула на него, затем перевела взгляд на спутника Андаканавара, который покраснел.

— Значит, Лиам О’Блайт — это ты? — спросила она рыжеволосого.

— А разве кто-то говорил тебе, что меня зовут по-иному? — удивился тот.

— Про тебя я ничего не знала, но некто украл твое доброе имя, — сказала Джилсепони, не сводя глаз со спутника Андаканавара.

— Ну, тогда ты попала в нешуточную беду! — громко засмеялся Лиам О’Блайт, тыча пальцем в сторону своего друга.

— Я предпочел путешествовать под чужим именем, — признался разоблаченный лжец. — В противном случае я мог бы навлечь на себя неприятности.

— Уж не являешься ли ты каким-нибудь знаменитым грабителем? — спросила Джилсепони, скрестив на груди руки. — Или ты лишь похищаешь у других людей имена?

— Он принц, — ответил за Мидалиса Лиам. — Брат короля и правитель Вангарда.

От удивления Джилсепони широко раскрыла рот. Она сразу поняла, кого ей напомнил тогда этот человек. Мидалис был почти точной копией Дануба, только моложе и стройнее.

— Я думал, уж ты-то ей скажешь, — произнес Андаканавар, обращаясь к подошедшему Смотрителю.

— Я не думал, что тогда это было нужно, — сухо заметил кентавр. — У нее и так хлопот был полон рот. Не хватало ей еще узнать, что в поединке она наголову разбила наследного принца Хонсе-Бира!

— А ты знал? — спросила Джилсепони.

— Я как-то говорил тебе, девонька: в лесу нет ничего, чего бы я не знал. Ну когда ты мне поверишь?

Джилсепони растерянно покачала головой.

— Мы все перед тобой в долгу, — сказал принц Мидалис, подходя к ней. Потом он низко поклонился и поцеловал ей руку.

— Я так вообще был при смерти, — добавил Лиам. — Уже всерьез думал: вот тебе и конец, Лиам О’Блайт! Если бы не рука Эвелина, так бы оно и было!

— Ты спасла мир, рейнджер-самоучка, — с улыбкой произнес Андаканавар.

— Не я, а Эвелин, — быстро поправила его Джилсепони, кивнув в сторону простертой руки. — Я была лишь вестницей.

— Зато какой замечательной вестницей! — горячо произнес принц Мидалис.

Он сжал ее руку и с восхищением посмотрел ей в глаза.

Джилсепони почувствовала себя неловко и очень обрадовалась, увидев спускавшегося Браумина. Тот заключил ее в такие крепкие объятия, что у Джилсепони перехватило дыхание.

Остаток дня они провели вместе и участвовали в громадном празднестве, которое началось вечером у подножия горы. Джилсепони обратила внимание, что среди паломников совсем мало жителей Альпинадора.

— Они боятся магии самоцветов, а потому боятся и завета с Эвелином, — объяснил Мидалис.

— Не думаю, что альпинадорцам для исцеления нужно непременно обращаться в абеликанскую веру, — ответила Джилсепони и заметила, как у настоятеля Браумина удивленно поднялись брови.

— Для церкви Абеля это место — святое, — отметил Браумин.

Джилсепони кивнула, не собираясь затевать спор.

— Здесь место, как должна понять церковь Абеля, которое предназначено для добрых людей всего мира. И не имеет значения, абеликанцы они или нет, — сказала она. — Если речь идет о том завете Эвелина, который мне известен, он дарует исцеление каждому, кто сюда приходит, вне зависимости от верований.

Теперь ее голос зазвучал резче. Все вопросительно поглядели на настоятеля Браумина.

— Я никогда не отказывал альпинадорцам, — начал он. — У меня и в мыслях не было запретить им приходить на плато Эвелина или обусловить вкушение крови какими-то особыми требованиями. Жителей Альпинадора удерживают их собственные страхи, а вовсе не мои или чьи-то еще слова. Может, они боятся, что все это специально подстроено, чтобы обратить их в нежелательную для них веру.