Роберт Сальваторе - Проклятие демона

— Через два дня? — переспросил Белстер. — Ты уже разговаривала с Дейнси?

Так звали девушку, прислуживавшую в трактире Чиличанков, пока Маркворт силой не захватил это несчастное семейство в плен. Потом, откликнувшись на просьбу Пони, Белстер с Дейнси вновь открыли «У доброго друга».

— Дейнси остается, — ответила Пони. — Ей здесь будет лучше.

— Бедная девчонка и в самом деле заслужила хоть немного покоя, — согласился Белстер, зная, сколько всего успела пережить Дейнси Окоум.

Трактирщик громогласно рассмеялся и допил эль. Потом он отер с губ пену и мельком взглянул на Пони, обнаружив, что та внимательно и неотрывно смотрит на него.

— Значит, через два дня? — снова спросил он.

Суровое лицо Пони озарилось улыбкой.

— Встретишь меня у ворот Сент-Прешес, — сообщила она. — И не опоздай! Я собираюсь выехать рано утром, чтобы провести в пути весь день.

— Найди для меня лошадь, — попросил Белстер, покорно вздохнув. — Перед тем как ехать в эту глушь, я намерен потратить все деньги, какие у меня водятся.

Он махнул трактирщику за стойкой, чтобы тот вновь наполнил его кружку.

Пени поцеловала Белстера в щеку и торопливо покинула заведение. Она направилась прямо в Сент-Прешес, где ее ждал разговор с настоятелем Браумином. Пони знала, что весть о ее отъезде больно ударит по этому человеку, ставшему ей другом.

Браумина она застала в кабинете. Когда-то это был кабинет настоятеля Добриниона Калисласа, потом епископа Фрэнсиса. Браумин беседовал с братом Андерсом Кастинагисом, когда-то самым ревностным последователем Джоджонаха. Пони услышала его взволнованный голос задолго до того, как вошла в кабинет.

— Рад тебя видеть! — приветствовал ее Браумин.

Она села на стул, стоявший по левую сторону его стола. Кастинагис остался стоять. Упершись большими руками в стол, Кастинагис пристально смотрел на нового настоятеля Сент-Прешес.

— Мы тут говорили об отъезде магистра Фрэнсиса. — пояснил Браумин. — Сегодня он отправился в Санта-Мир-Абель, чтобы рассказать братьям о создавшейся обстановке и заручиться их поддержкой в избрании брата Виссенти магистром.

Голубые глаза Пони широко раскрылись от удивления.

— Так быстро? — спросила она.

Пони заметила, как Браумин помрачнел, поэтому быстро добавила:

— Впрочем, он действительно достоин этого звания больше, чем кто-либо.

— Я тоже так считаю, — сказал Браумин. — Вскоре срок пребывания брата Виссенти в ордене достигнет минимально требуемого времени, посему вряд ли будут серьезные возражения на этот счет.

— Если только магистр Фрэнсис должным образом обоснует это избрание, — заметил Кастинагис.

Теперь Пони стала ясна причина их спора.

— Ты не доверяешь магистру Фрэнсису? — спросила она у Кастинагиса.

— А я, по-твоему, должен ему доверять?

— Да, — ответила Пони, но краткость ее ответа нисколько не успокоила Кастинагиса.

— Брат Кастинагис хотел бы сопровождать магистра Фрэнсиса, — пояснил Браумин, — но мне никак не удается ему объяснить, что мы, последователи взглядов Эвелина, находимся здесь, в Палмарисе, в более тяжелом положении, чем где-либо. При том, что магистр Фрэнсис покинул нас, а брат Делман вот-вот отплывет в Вангард, нас, разделяющих воззрения Эвелина, остается всего-навсего пятеро — это мы трое, Талюмус и Виссенти. Если мы действительно собираемся противостоять герцогу Каласу, мы прежде всего должны сплотить братьев Сент-Прешес.

Последняя фраза предназначалась исключительно Пони и Кастинагису.

— Скоро вас останется четверо, — перебила его Пони, вызвав удивление обоих монахов. — Белстер О’Комели согласился. Через два дня я выезжаю в Кертинеллу.

От ее слов настоятель Браумин ссутулился в своем кресле, а брат Кастинагис так и остался стоять, качая головой. Новость не являлась такой уж неожиданной, однако Браумин рассчитывал задержать Пони в Палмарисе хотя бы до середины лета.

— И сколько времени ты будешь в Кертинелле? — спросил настоятель.

— Несколько дней, не больше, — ответила Пони. — Я надеюсь оказаться в Дундалисе до начала лета, чтобы к зиме успеть построить себе дом.

Успеть построить дом. В мозгу Браумина эти слова прогремели, как колокол: решение принято, и принято бесповоротно.

— Не торопись пускать корни в Дундалисе, — посоветовал он.

— Возможно, тебе еще придется вернуться, — добавил брат Кастинагис. — Сейчас Палмарис — центр важных событий. По крайней мере, будущее церкви решается здесь.

Он все более распалялся и говорил все громче.

— Ведь память о магистре Джоджонахе и память об Эвелине…

Браумин громко прокашлялся, чтобы остановить эту тираду. Кивком головы он указал Кастинагису на дверь, и тот понял, что ему лучше уйти.

— Слишком уж он порывистый, — сказал Браумин, когда Кастинагис ушел.

— Боюсь, он переоценивает наши силы, — добавила Пони.

— Ты так думаешь?

Вместо ответа Пони лишь улыбнулась.

— А может, горе мешает тебе понять важность того, что происходит? — спросил настоятель Браумин.

— Скорее, мне открылась правда, — быстро ответила Пони. — Правда о том, что мир полон глупости и ложных надежд. Что ты предложишь мне в качестве утешения? Вечную жизнь?

Во взгляде Браумина гнев странным образом сочетался с состраданием.

— Даже если я приму определение вечной жизни, которое дает ваша церковь, я и тогда буду утверждать, что брат Кастинагис ошибается, — заявила Пони. — Что бы мы ни делали в этом мире, все мы умрем. Верно?

Браумин, не сводя с нее глаз, лишь бессильно усмехнулся и покачал головой. Он понимал: Пони сбилась с пути, сдалась, и ему никак не переубедить ее.

Пони подошла к Браумину и обняла его.

— Ты мой друг, Браумин Херд, — сказала она. — Настоящий друг мне и Элбрайну, родственный нам душой и сердцем. В самый тяжкий и мрачный час ты стоял с нами рядом, и благодаря тебе мир стал чуточку лучше.

Браумин отстранил ее.

— Если ты действительно в это веришь, — начал он, но Пони приложила свой палец к его губам.

— Я тебе обещала, что буду присутствовать на открытии часовни Эвелина в Кертинелле, как только ее построят. Дай мне знать, и я приеду.

— Но могут пройти годы, прежде чем появится эта часовня, — возразил настоятель.

— Мы с тобой молоды, мой друг, — сказала Пони.

Она вновь обняла монаха, поцеловала его в щеку, а потом тихо вышла из его кабинета.

Браумину показалось, что у него разорвалось сердце. Он вдруг почувствовал себя очень одиноким и испуганным. После битвы в Чейзвинд Мэнор он, невзирая на весь ужас случившегося, еще на что-то надеялся. Когда Фрэнсис объявил, что изберет Пони матерью-настоятельницей, Браумин всерьез полагал, что эта женщина, его героиня, встанет во главе их мятежной церкви. И даже после ее отказа занять высокое место в церковной иерархии Браумин считал свою позицию прочной, а продвижение последователей Джоджонаха и Эвелина — делом очевидным и успешным.