Джулия Джонс - Чародей и дурак

— Я знаю, Грифт. Я знаю.

Грифт открыл дверь и впустил их в комнату. Мейбор покоился на свежих простынях, со сложенными на груди руками, завернутый в красный шелк. Лицо его утратило все краски, но волосы по-прежнему блестели, и щеки казались свежевыбритыми.

— Вот. — Грифт подал Джеку тряпичный мешочек. — Здесь кольца и нашейный обруч, которые он надел, идя в бой. Он распорядился, чтобы вы использовали это для уплаты за лошадей и постой. Еще он оставил расписку, где обещает, что недостачу покроет его сын.

Джек положил мешочек за пазуху.

— И ты думаешь, Кедрак заплатит?

— Сомневаюсь. Но это не важно. Мейбор умер, веря, что сын заплатит, и это главное.

— Но после того боя…

— Нет. Мейбор крепко верил в то, что сын не предаст его памяти, — оставив эту расписку, он дал Кедраку случай получить прощение. Он не хотел, чтобы сын до конца своих дней думал, будто отец сошел в могилу, проклиная его. — В голосе Грифта звучала немалая гордость — видно было, как сильно бывший стражник привязан к Мейбору. — Я знаю Кедрака — он упрямец и порядком очерствел душой, но когда-нибудь он пожалеет о содеянном. И Мейбор, дав ему случай расплатиться с крестьянами и с трактирщиком, дает ему также возможность примириться со своей совестью, когда этот день придет.

Джек так и не сумел придумать достойного ответа. Отношения между отцом и сыном были для него закрытой книгой.

Ответил, как ни странно, Таул. Он еще не оправился после своей исповеди на лестнице и говорил тихо и хрипло.

— Мейбор хорошо сделал, позаботившись о своем сыне. Не все отцы думают о том, чтобы избавить своих сыновей от чувства вины.

Таул был мрачен. Что-то еще гнетет его, кроме смерти сестер, подумал Джек. Почему о сестрах не позаботились родители? Почему в каждой семье таится столько боли и горя?

Грифт открыл перед ними дверь.

— Вы уезжаете прямо сегодня?

— Да, — сказал Джек. — Встретимся в Брене.

Грифт кивнул. Он вдруг показался Джеку совсем старым — старым и маленьким.

— Благослови вас Борк в пути.

— И тебя, Грифт.

Таул обернулся с порога:

— Я хотел бы передать Мелли что-нибудь от ее отца.

Грифт молча отрезал у Мейбора прядь волос, перевязал шелковым лоскутком от камзола и подал Таулу. Серебро волос и красный шелк — родовые цвета Мейбора.

Баралиса беспокоило то, что Скейс не ответил на его послание. Прошла уже неделя с тех пор, как они общались в последний раз, и Баралис стал подозревать, что со Скейсом что-то случилось.

Никто бы не осмелился тянуть с ответом Баралису так долго — и, уж конечно, не Скейс.

Баралис взял на ноготь щепотку снадобья, освобождающего дух, и проглотил всухую. Он позволил себе сделать глоток вина, лишь когда горький вкус исчез уже с языка. Такие мелкие упражнения воли полезны — они помогли ему стать таким, какой он есть.

Он поднял руку, и Кроп, затыкавший щели в ставнях чесаной шерстью, разворошил огонь. Баралис тем временем составил в медном сосуде смесь из крови, лиственного сока и снадобья и сделал подобающие пассы. Сидя на мягком стуле, он вдохнул колдовские пары. Тело, как всегда, оказало отчаянное сопротивление, отказываясь уступить тьме.

Но вот сознание сместилось и взмыло над телом, столь же бесплотное и невесомое, как пыльца на ветру. Оно возносилось все выше, проходя сквозь камень как сквозь воду и сквозь воду как сквозь воздух. Баралис сделал круг над озером для разбега и над городом, чтобы напасть на след. Ответы Скейса на его послания оставили колдовской запах, могущий послужить нитью в лабиринте. Баралис принюхался и полетел по следу. Теперь Скейсу уже не скрыться.

Он летел на юг высоко над горами, выше облаков. Луна ярко светила, но не грела, и звезды мерцали, как маяки. Они взяли бы его душу себе, если бы могли. Но сегодня это им не удастся. Да и никогда не удастся, если будет на то его воля.

След, слабый с самого начала, по прошествии десяти дней превратился в прерывистую линию. В последний раз Скейс связался с ним после того, как рыцари захватили в плен ученика пекаря и ренегата Таула. Скейс намеревался следовать за ними на север и при первом удобном случае убить обоих. Так он по крайней мере сказал. Баралис подозревал, что Скейс ведет свою игру.

Впрочем, что бы ни случилось со Скейсом, на рыцарей можно положиться: они доставят беглецов в Брен. Уж Тирен-то Баралиса не подведет.

Баралис по-прежнему летел на юг вдоль Хребта, постепенно снижаясь. Горы вздымались навстречу как копья, звезды кололи как булавки. След стал четче, и Баралис следовал ему, окунаясь в холодный горный туман. Вскоре он достиг места, откуда Скейс связывался с ним в последний раз, — голого склона у подножия Хребта. Дальше след обрывался.

Собрав в пучок все свое чутье, Баралис обратился на север и «втянул в себя» воздух. Он искал каких-то материальных следов — на отзвуки колдовства полагаться больше не приходилось. Очень медленно он двинулся обратно на север. Теперь он пользовался только своими органами чувств, примечая пятна от залитых костров и трупы, по которым мог следовать Скейс, вынюхивая запах лошадиного навоза.

У холодного озера Ормон Баралис вновь уловил запах Скейса — легкий, давно простывший. Баралис снизился над зеленой, насыщенной минералами водой. Дело выглядело так, будто Скейс растворился в озере. Озадаченный Баралис полетел вдоль кромки берега.

Он чувствовал, что слабеет. Он слишком долго отсутствовал, и тело призывало его обратно. Баралис, не внимая призыву, летел дальше, то погружаясь в воду, то выныривая, продираясь сквозь сухой камыш и голый кустарник, обшаривая берега. За пределами озера следов не было — искать следовало только здесь.

Наконец у зеленого отлогого берега запах стал чуть крепче. У кромки воды, под сенью старого горного ясеня, лежало, наполовину погруженное в озеро, полузамерзшее тело Скейса с торчащей из груди стрелой.

Скейс, видимо, выплеснул свои чары в самый миг смерти не успев послать их в цель, и ледяное озеро Ормон поглотило их. Предсмертная ворожба имеет свойство держаться еще долго после того, как остынет труп, потихоньку делая свое дело. Ворожба Скейса, хоть и слабая, подчинялась тому же закону.

Острая судорога прошла по всему существу Баралиса. У него осталось совсем мало времени. Его холодное, опустевшее тело не протянет долго, если не вернуть в него животворный разум.

Перед тем как сняться, Баралис быстро осмотрел стрелу в груди Скейса, и увиденное заставило его содрогнуться. Черное с желтым оперение — эмблема Вальдиса. Скейса застрелили рыцари, пленившие Джека и Таула.

Быть может, это просто случайный выстрел в непрошеного гостя, но почему тогда тело лежит в озере, а не на холме близ лагеря? Баралис поддался притяжению своей крови и полетел обратно в Брен. Он не видел больше ни луны, ни звезд, ни облаков и не думал о них. Перед ним стояло черно-желтое оперение той роковой стрелы. С чего это рыцарям вздумалось защищать Джека и Таула?