Ханнес Бок - Черное колесо

– Да, когда бедный непризнанный гений Алексей чувствует, что к нему относятся без должного уважения, ему снится, что с ним вот-вот случится что-то ужасное, и мы должны быть добры с ним, ибо дни его сочтены. Или же он напивается и громит квартиру, – предпочтительно чужую. Мы должны считаться с его чувствительным темпераментом, иначе он становится очаровательно болен, и тогда мы сочувствуем его болезни. Он мог бы прожить за счёт своей внешности и голоса; жаль, что он не поёт, например, на концертах. Но нет, он не рождён для работы. Гораздо проще добывать все с минимальными усилиями.

Я сказал:

– Меня удивляет, что вы в них нашли: в Бурилове и леди Фитц, в Сватлове и его сестре.

Я стрелял наудачу, но попал в цель. Он сложил руки на груди, морщины около его рта углубились. Резко сказал:

– Они меня забавляют! – Потом спокойнее: – Я ведь могу позволить себе возить с собой собственный цирк? А вы можете?

Что-то было недосказано, но вот что именно? Что-то я упустил. И по-прежнему ничего не узнал, кроме того, что гости приглашены по какой-то причине, о которой он умалчивает.

Я сказал:

– Вы пропустили сегодня небольшое представление в своём цирке, сэр. Очнувшись после солнечного удара, леди Фитц исполнила прекрасный номер умственной гимнастики.

Он попался на мой крючок, зацепился, но затем засомневался и сорвался:

– Мне кажется, это вопрос врачебной этики.

– Ну что ж, – сказал я с намеренной резкостью, – я не утаиваю от вас ничего. На борту все для вас, как открытая книга.

Лесть была слишком расплывчатой, и он выглядел одновременно довольным и недовольным. Но на этот раз клюнул:

– Что же это было?

Я не напомнил имён Ирсули и Рафферти, потому что, во-первых, капитан их не знал, во-вторых, их обладатели – если история подлинная – были тогда не в состоянии говорить. Поэтому я приписал слова Мактига леди Фитц и повторил ту часть её рассказа, где люди капитана изрубили Колубо своими ножами. Он слушал внимательно, ноздри его раздувались, глаза потемнели. На него, как прозрачная вуаль, вдруг легли лишние двадцать лет.

– Очень садистская картина! – закончил я.

Голос его был теперь дрожащим фальцетом, как три дня тому назад в споре с Джонсоном.

– Значит… так она сказала, да?

Я понял, что снова попал в цель.

– Она описала это так, словно сама была свидетельницей, – добавил я, пристально глядя на него.

Морщины вокруг его проницательных глаз углубились, хотя он не улыбался. Я знал, что он смеётся про себя – и торжествующе смеётся. Стало быть, я не сказал ему ничего неожиданного – старый капитан действительно связан с разбитым остовом. Но как?

Была опасность перестараться и сказать ему больше, чем он сообщит мне в ответ. Но теперь по крайней мере он заинтересовался. Я вернулся к своему удачному выстрелу.

– Капитан, и леди Фитц, и Бурилов проявляют признаки невроза, и я обеспокоен. Не думаю, чтобы атмосфера была для них… благоприятна. Бурилов – ипохондрик, леди Фитц – тоже, к тому же у неё мания преследования, и она ищет убежища в религии. Они нуждаются в лечении, а в таких условиях это невозможно. Но развитие болезни можно приостановить, – я наклонился к нему, чтобы наблюдать за его реакцией, – я порекомендовал бы как можно скорее отослать леди Фитц и Бурилова на катере. Это предупредит обострение.

Конечно, частица правды в моих словах была, но я сильно преувеличивал. Что касается меня, то если бы леди Фитц и её любовника смыло за борт, я бы вряд ли по ним скучал. Так можно скучать по зубной боли!

Но я опять попал в невидимую цель. Бенсон насторожился. Странно, как вдруг изменился его голос:

– Вы зря меня запугиваете. Пройдёт немного времени, и «Сьюзан Энн» сможет выйти в море. А до того времени все вы, здоровые и больные, сможете прожить на ней.

Рыбка попала на крючок, и я поспешил подсечь, подчеркнув, что необходимо поторопиться.

Он рявкнул:

– Подождите команды! Я сказал, что все будут ждать. Пусть ждут!

Я спросил:

– Неужели вас не тревожит угроза безумия людям, за которых вы несёте ответственность?

– Ничего им не грозит, – возразил он. – И попридержите свой язык, по крайней мере из вежливости. Вы, возможно, прочли гору книг, но всего вы не знаете. Есть и другие соображения.

– Они должны быть очень весомыми, – заметил я, – вы ведь рискуете…

– Они важнее самой жизни! – сказал он и повернулся к колесу. Его вид, казалось, подбодрил капитана, и он задумчиво улыбнулся, облизывая губы. Я тоже взглянул на колесо и снова испытал отвращение, почти панику, как и в первый раз, когда его увидел.

Вероятно, моё лицо выдало меня. Я думал: где здесь руки Ирсули, где Рафферти – а где Чукура, Колубо, М’Комбы? Полная бессмысленность этих рассуждений нарушила колдовские чары колеса. Я увидел, что Бенсон по-прежнему улыбается, но смотрит не на колесо. На меня.

Глаза его блестели, словно солнце пробивалось сквозь серый туман. Я вспомнил его похвальбу, что он, подобно своему предку, может узнавать мысли людей, глядя им в глаза. Я решил заставить его отвести взгляд и не смог, зато сам отвёл взгляд.

Голос его зашелестел, как серебристый шёлк:

– Вы что-то увидели в колесе? Скажите, – убеждающе продолжал он, – что вы увидели?

Не мог же я признаться, что чуть не увидел картины, описанные леди Фитц и другими!

– Ничего, кроме самого колеса.

– Вы могли увидеть, какое оно удивительное!

Звучало двусмысленно. Я осторожно сказал:

– Работа исключительная, если вы это имеете в виду.

Он нетерпеливо поёжился. Каким-то образом я разочаровал его. Я спросил:

– Капитан Бенсон, что же для вас важнее вашей собственной жизни и благополучия всех остальных?

Он искоса взглянул на меня, потом сухо усмехнулся.

– Да, вы удивлены. Вы думали, что если Кертсон не сказал мне правды, почему послал вас сюда, то вы обманете меня своей болтовнёй о любви к кораблю и морю. Вы пришли следить за мной, как и все остальные. Что ж, теперь вы знаете правду. Можете шпионить сколько угодно. Но никто из вас не уйдёт отсюда – пока!

Теперь на меня смотрели два старых капитана: один из рамы, другой – тот, что только что был Большим Джимом.

– Я не шпион Кертсона, сэр.

– Укоротите свой язык, щенок, если не хотите, чтобы его поцеловала кошка! Я говорю, что вы шпион, и все остальные тоже. И пока не закончу всего, что задумал, можете успокаивать подозрения остальных.

Он словно пожалел, что сказал слишком много; поднял руку и указал:

– Вот дверь. И побыстрее! – И так как я колебался, он топнул, словно хотел испугать щенка. – Вон!

Он не шутил, и я ушёл. Ну, хоть что-то я узнал, если он, конечно, не играет со мной. Он был так же искренен, как и остальные, но кто-то из них лгал.